Сосо не ответил.

Он вообще не привык много разговаривать, когда есть возможность вместо слов использовать кулаки.

Но Самуила надирало сперва выговориться.

– Я из тебя сделаю шашлык с санталином.

И хотя Сосо отлично знал, что такое шашлык, но понятия не имел о санталине.

И, прежде чем Жирняк произнесет очередную фразу, врезал тому по губам чуть прискрюченными, но еще не сведенными в кулак пальцами.

Хухашвили крутнулся на одном месте, этак полуприсел и, чего Сосо совершенно не ожидал, изловчившись, ударил его под дых.

Сразу же затукало в голове, словно удар был припечатан по меньшей мере к виску. Однако не было и дыхалки, и Сосо, этак лунатический, почти без участия сознания, все еще поплавком поныривал перед Жирняком.

И тогда тот врезал ему в скулу.

И вот этим ударом все как бы было уравнено. То есть грудь – сама собой – задышала, а в голове установился монотонный, длинный такой гул, который заглушал все прочие посторонние звуки.

Сосо видел, что все остальные поединки сами собой прекратились, потому что каждому из боксеров хотелось увидеть, как же тщедушный «верховец» собирается побить такого сильного даже с виду «нижняка».

Но обидно было другое.

За все время поединка, кроме шлепка по губам, Сосо, собственно, не сделал ни одного удара. А ведь о нем идет слава, как о мальчишке, имеющем скорострельные кулаки.

И, словно вспомнив про такое о себе мнение, Сосо сделал нырок влево и, оказавшись почти вровень с подбородком Жирняка, жалящим ударом перекосил ему щеку.

Самуил схватился за нее рукой, словно – ладонью – поставил на этом месте латку. И в следующий миг Сосо – тычком – в злобе сведенными до самой неимоверной жесткости пальцами врезал ему в глаз.

Хухашвили взвыл и сел на землю.

– Лежачего не бьют! – раздалось со всех сторон. А Сосо его, собственно, лупить и не собирался. Он – его литой, как всегда со стороны казалось, шевелюрой, вытер свои башмаки и направился прочь от Пещерного города.

И в глазах уносил ликование. А где-то в груди, а может, и в горле обретался вкус победы, который почему-то пах мятными пряниками.

В этот день в секте выбирали отца.

Нет, не того, кто бы командовал душевным новообразованием каждого, кому некая сила повелела стать избранником космоса, а ребенку, неожиданно родившемуся у одной из свободолюбки.

Мать на Сосо не произвела впечатление. Она была слишком поджарой для женщины, даже в его мелкостном понятии. И молока из ее едва набухших грудей не то что не выдоить, но и не выдавить. В лучшем случае оттуда прольется неведомо как оказавшаяся там слеза.

Зато все сектанты, одному из которых нынче предстояло стать отцом, были по-богатырски складно сложены, даже с неким запасцем, чтобы быть просто видными.

И Сосо стал – мысленно – вести свой выбор. Кто бы мог – вот так без ущерба собственной душе – опуститься до этой пигалицы? Вон тот, стоящий у огня, вряд ли. У него слишком брезгливые губы и бесстрастные, отлученные от жизни глаза. К тому же, может, он единственный тут настоящий сектант, потому как у всех других вид был до пресности обыкновенен. Разве еще один. У которого, как заметил Сосо, не было левой руки по запястье.

Он где-то его уже видел, только не помнил, в каком месте, тот то ли побирался, то ли чем-то диковинным промышлял.

В секте Сосо оказался случайно. Он пришел к приболевшему своему другу Петру Капанадзе, и тот ему сказал, что сегодня – кровь из носа – должен побывать в одном тайном пещерном месте, где обязан пополнить ряд не очень тяжелых, но все же обременительных работ.

– Там собираются особые люди, – сказал Петр.

– С рогами и хвостами? – на смехе поинтересовался Сосо.

– Нет, они называют себя космическими братьями.

– И по законам братства не могут принести в пещеру вязанку хвороста? – ехидновато поинтересовался Сосо.

– Вот именно! – вскричал Петр. – Их вера запрещает нести земные тяготы.

– Тогда что же они жрут?

– То, что им принесут иди соберут те, кто признает их веру.

– Значит, ты…

Петр перебил его недозрелым жестом, который, однако, погасил любопытство Сосо.

– Мне интересно, – через запинку начал Петр. – У них все необычно. И я тебя прошу за меня отнести им хворост.

О том, что там все не так, Сосо убедился с первых же шагов, как только оказался в этой пещере.

У нее было три отсека, что ли. Или помещения, где братья и, как чуть позже выяснилось, и сестры сбывают свое досужее, поскольку иного не имеют, время.

У входа в первый отсек было написано «Чистилище». И именно в нем сейчас проходили выборы отца младенца.

Вокруг, потрескивая, горели факелы, и свет от них не лился, освещая все вокруг, а как бы прыгал, перескакивал с одного предмета на другой, с чьего-то лица на чьи-то глаза, а то и на зубы, ежели у кого-то появится потребность улыбнуться.

Из «чистилища» вело два входа в другие помещения, то, что было слева, именовалось «Раем», а справа, естественно, «Адом».

Но вот что удивительно, на кошме, что закрывала и «рай» и «ад», были изображены человеческие кости, скрещенные под оскалившимся полнозубостью черепом.

Ежели бы Сосо дали возможность определись, кто же вождит в этой секте, он наверняка подумал бы на одного старика, на груди у которого, угревшись, спал котенок. Только он, казалось, мог позволить себе вольность быть раскрепощенным и безразличным ко всему, что происходит вокруг, в пору, когда все другие, если не напряжены, но уж наверняка озадачены.

Но Сосо не угадал.

Вождем тут был молодой тщедушный паренек, у которого – к тому же – на левом глазу было белое наростное бельмо.

Кажется, ни в одном бы уважающем себя коллективе не избрали бы вожаком такого плюгавца.

Однако голос у вождя был зычен, отрывист и пожирающ тишину так, словно где-то рядом крылась неведомая утроба, куда все это ухало и падало без задержки.

– Прошу всех отойти к стене, – произнес Вождь, – чтобы я своими свинцовыми, падающими картечинами слезами не покалечил тех, на ком не лежит ни вины, ни хулы.

И он в самом деле расплакался. Только слезы у него были обыкновенными. И их стирала с его лица та самая сухолядая женщина, которую омамашил кто-то из присутствующий братьев.

– Где Смотритель Очага? – перестав плакать, вопросил Вождь.

К нему подошел тот самый человек, что стоял у огня и являл собой полное ко всему равдодушие.

– Что сегодня рассказал тебе Огонь? – поинтересовался Вождь.

– Он велел всем пронести сквозь него свои головы, чтобы очистить их от мирской хитрости, которая и породила среди нас смуту и неверие друг другу.

Вождь кивнул.

И тогда Смотритель Очага кинул в Огонь беремя хвороста, который принес Сосо, и костер вспыхнул с новой, кажется, всепожирающей силой.

Первым сквозь огонь пронес свою голову Вождь.

Сосо показалось, что волосы его вскипели в пламени и превратились в пепел.

Но когда он выпрямился, то все увидели, что Вождь совершенно не обгорел.

По спине у Сосо прошел морозец. И он – бочком – стал выбираться из пещеры.

Уже у входа в «Чистилище» Сосо нагнал Вождь.

– На! – протянул он какой-то сверток. – Передай своему другу. И попытайся забыть, что ты у нас был.

Две недели Сосо ело любопытство.

Ну, во-первых, он хотел узнать, кого же братья выбрали отцом ребенка, который, к тому же, в дальнейшем должен называться с большой буквы? А потом интересовало и другое – что же из себя представляли «Рай» и «Ад»? Насколько они соответствовали тем понятиям, что сейчас бытуют на земле.

Но Петр давно выздоровел, потому все, что нужно братьям, приносил уже сам.

И однажды Сосо его спросил:

– Ты веришь во всю эту ерунду?

– В какую? – поинтересовался друг.

– Ну что люди – пришельцы из Космоса?

Капанадзе задумался.

– Видишь ли, – на распеве начал он, – Бог, видимо, все же един. Только нам, людям, дана возможность развести веру по разным коридорам.