Мы каким-то чудом попадаем в его комнату, потому что будь моя воля, то мы начали бы раздеваться еще в коридоре. И это так невероятно, касаться обнаженного тела, ласкать его пальцами, задыхаться в объятиях друг друга. С моих губ срывается громкий стон, и, кажется, должно быть от этого неловко, но Сашка, напротив, улыбается мне куда-то в шею. И лишь просит:

— Давай, еще…

И я уже не сдерживаю себя, кричу в голос, тоже о чем-то его умоляю, прошу.

Мы падаем на кровать, и он наполняет меня собой. Всю, до предела. Это почти больно, потому, что все чувства и без того на грани, но мне мало, мало его. Хочется еще и еще.

В темноте комнаты окончательно теряется связь с реальностью. Не понять, где он, где я. Есть только наше желание, бесстыдное и неприличное. Есть только Мы.

Наутро мне плохо, чертовски плохо. Мало того, что всю ночь как в бреду ловила вертолетики, так и наутро такое чувство, что не отпустило. А еще хочется пить, очень-очень. Ощущения такие, словно в рот песка насыпали.

Но самым страшным оказывается не это. Больная голова и похмельный синдром — это так, мелочи жизни, по сравнению с тем, что я вижу, когда открываю глаза. Три наглые и довольные физиономии, склонившиеся надо мной.

— Плохо? — с наигранным сочувствием спрашивает Стас. Вот же, засранец!

Я, то ли от стыда, то ли от возмущения, хватаюсь за голову, только сейчас понимая, насколько она раскалывается.

— Стас, — хриплю я.

— Может, водички? Или таблеточку? — все так же кривляясь, ерничает сын.

— Исчезни! — сухими губами шепчу я.

— А ты как хотела? — это уже Рома включается в игру. — Вчера хорошо было, а вот сегодня расплата.

Тоже мне, знаток нашелся! Я все-таки нахожу в себе силы оторваться от подушки, чтобы запульнуть ею в пацанов. Но получается вяло.

— Сань, тебя не отпустило что ли еще? — с очень серьезным видом интересуется Дам. И этот туда же. Лицо у него непроницаемое, зато в глазах одно сплошное озорство.

— На, пей что ли уже, — протягивает мне стакан воды Стас, но потом не удерживается от комментария, и добавляет. — Несчастье ходячее…

Я делаю вид, что последнюю часть не слышала. К тому же вода, попадая в организм, оказывает чудодейственный эффект — помирать уже не так хочется. Потом мне наливают еще воды. Ну и еще. Благо, мы на кухне, далеко ходить не надо. Я даже обретаю способность говорить.

— Где остальные?

— О, все-таки вспомнила, что мать, — издевается Ромка.

— У бабушки, — поясняет Дамир. Интересно, у какой? Если выяснится, что у Надежды Викторовны, то после вчерашней попойки я готова ей памятник водрузить. — У твоих родителей. Мы с утра отвели.

Я во все глаза смотрю на парней. Ой-ой, это же они к моей маме младших отвели.

— Не паникуй, — успокаивает Стас. — Мы им ничего не сказали. А девочки с Кирюхой прошли тщательный инструктаж, что можно говорить, а что нет. Насчет девок у меня гарантий нет, что молчать будут. Но Кир должен проконтролировать этот момент.

Я с облегчением падаю обратно на диван. Уф. Если мама узнает про мой вчерашний демарш, то все… каюк, моей и без того больной головушке.

Парни, наконец, решили сжалиться и оставить меня одну. Лишь Ромка не удержался, и уже будучи в дверях, бросил свой последний комментарий:

— А между прочим, известный факт, что пьющая мать — позор семейства, — говорит и лыбится. Счастливый, прям спасу нет. Ну, хоть детей повеселила. Зубоскалы, блин.

Поспать мне дали до обеда. Потом побрела в душ, заставила себя съесть яичницу, заботливо сварганенную Стасом.

Надо же, жить стало настолько легче, что в голову сразу полезли всякие мысли. О вчерашнем, о сегодняшнем, вообще о насущном. То, что свекры оказались на моей стороне, настолько меня удивило, что я даже не смогла накануне толком порадоваться. А вот сегодня, размышляя над этим, становится не по себе. Может быть, они меня наконец-то приняли только потому, что думают, что все, конец? Или Надежде Викторовне действительно стыдно за Сашку? А если я настолько жалкая, что даже ледяное сердце моей свекрови растаяло? Загадка.

Но какими бы ни были ее мотивы, если честно, мне стало легче. Как будто груз с плеч свалился. Вот посидели вчера, поперемывали косточки Чернову, без всякой лишней рефлексии, без поиска ответов на вопросы почему или что с этим всем делать.

Надо, кстати, погуглить, какие там стадии горя есть. Отрицание было, гнев тоже прошла, в депрессию впала, а вчера, видимо, состоялся акт принятия. Может быть я, правда, смогу с этим жить и не сойти с ума? Ну не знаю, например, начну дружить с Сашкой? Буду ему открыточки на новый год слать в Москву. Правда, что-то мне подсказывает, что Чернов мне потом эти открыточки… за шиворот засунет.

Ладно, пострадали и хватит, пора детьми заняться. К слову, я же на сегодня всякие смотрины и пробы для пацанов назначила. И, кажется, бессовестно все пропустила. Надо срочно позвонить, передоговориться. Вот только где мой телефон?

Захожу к мальчишкам в комнату: Рома сидит за ноутом и во что-то режется, двое других это комментируют.

— Давай, давай, — вопит Стас. — Шмот хватай, вон слева!

— Сам вижу! — шипит Ромка.

— Дети, где мой телефон?

Но в пылу битвы они меня не замечают.

— Дети!

— Ма, ща, катку закончим!

В такие моменты они реально потеряны для мира, азарт, адреналин… Что ж, пришло время отомстить за утренние унижения. Подхожу к столу и захлопываю крышку ноутбука, тем самым прервав игру.

— Неееееет, — кричат мне одновременно три возмущенных голоса.

— Мать, ну ты …. В конец очухалась, да? — выпятив нижнюю губу от обиды, спрашивает Рома. Какие же они еще дети!

— Телефон мой где, спрашиваю?

Мнутся, переглядываются, отводят от меня глаза. Что-то здесь не так.

— Тааак, что случилось? Я телефон, что ли вчера потеряла?

— Да, неее… Тебя же дед с Киром вели, в этом плане все ок.

Ой, совсем забыла про Дмитрия Александровича. Это же теперь как свекру в глаза смотреть. С Киром то уж как-нибудь сочтусь.

— Тогда что?

— Сань, — осторожно начинает Дам. — Понимаешь, ты вчера, когда пришла. Ну, мы тебя спать укладывать сразу начали. Ты сначала такая спокойная была, мы тебя даже одну в кухне оставили. Потом как раз Саша начал нам звонить. Мы с ним разговаривали, а ты, видимо, услышала. И тебя тут немного понесло.

— В каком смысле понесло? — я хоть и спрашиваю, но совсем не уверена, что хочу знать ответ на этот вопрос.

— Ну, ты давай отцу звонить сама, что-то там говорила… — включается Стас. — Мы у тебя еле телефон отобрали.

— А что я говорила?

Господи, сделай так, чтобы я просто требовала развода. Ну, или клялась в том, что всю оставшуюся жизнь ненавидеть его буду. Но судя по тому, что парни не спешат отвечать на мой вопрос, понимаю, что услышанное мне сейчас не понравится.

— Рооом? — вот кто совершенно замечательно умеет доносить плохие новости — прямо в лоб, четко и по существу.

Рома чешет себе макушку, словно ища способ увернуться от необходимости отвечать. Но потом, плюнув на приличия, все-таки вспоминает, что он язва, поэтому почти торжественно сообщает:

— Ты ему вчера в любви признавалась.

Ой-ой-ой.

Стыдно было до невозможности. Забрала у пацанов телефон и заперлась в ванной, наедине со своей досадой.

Что ж я за дура-то за такая?! Как вообще так можно было? Больше никогда не буду пить, ни капли алкоголя, ни-ни. Это какой же я себя вчера кретинкой выставила? Он мне, значит, изменяет, сама же от него сбегаю, вся такая холодная, неприступная и несчастная, а потом напиваюсь и давай в любви признаваться.

Стыдно как. У меня, кажется, даже щеки пылают.

Смотрю на свой телефон. Вот предатель, не мог вчера разрядиться? А дети, дети… В какой же момент они вмешались в мое фиаско? Надо было меня к стулу привязать.

Интересно, а что Сашка? Что он сказал, ну или подумал? Как-то уж он должен был отреагировать на мои слова? Думай, голова, думай. Вспоминай. Но в голове один черный туман, вот прям блок какой-то. И ни одной дельной мысли.