И вот от этого стало тошно.

— Эй, Сань, ты о чем задумывалась?

— Стаса надо идти укладывать спать.

— Так еще Новый год-то не встретили.

— Ему спать пора…

Алена пытается еще со мной поспорить, но я уже спешу уйти из кухни, которая в одно мгновение становится тесной. В дверях как раз сталкиваюсь с Сашей.

— Эй, девчонки, пора за стол… — я прохожу рядом с ним, по инерции хорошенько толкнув его в плечо. — Ай, Сань, ты чего толкаешься?

Но я не отвечаю. Забираю сына у родственников, и, несмотря на их протесты, иду укладывать его спать. А потом упорно делаю вид, что уснула вместе с ним.

После этого разговора проходит неделя. У меня каникулы, а у Саши впервые затишье после первого семестра, поэтому он почти все время торчит у нас. Что порядком меня бесит. Стараюсь гнать от себя мысли о его «порядочности», но все равно никак не могу с ними совладать. Чувствую себя преданной и обманутой. Хотя вот что изменилось? Ничего же… Стаса же он любит? Вижу, что любит. Иначе бы у него так глаза не горели при встрече с сыном. А мотивы общения со мной не должны играть никакой роли. Я убеждаю себя в этом из раза в раз, но никак не могу успокоиться. С Сашкой держусь крайне холодно и отрешенно. И это не наша обыденная игра, где я сначала сопротивляюсь, а потом, подобно загипнотизированному кролику, иду за ним хоть на край света. Чернов это видит, но никак не может понять перемены, произошедшие со мной.

— Сань, все в порядке?

— Да.

— Ты уверена?

— Да.

И все, дальше одна ледяная стена.

Мама тоже это замечает, но молчит, только смотрит на меня с укором.

А потом Сашка все-таки не выдерживает.

— Людмила Владимировна, Сергей Петрович, посмотрите за Стасом! — просит он моих родителей, хватая меня за руку. — Мы сейчас вернемся.

И тащит меня в сторону прихожей. Я пытаюсь выдернуть руку, но Сашка только сильнее сжимает свои пальцы.

— Одевайся!

— С чего это вдруг?!

— Одевайся, кому сказал, поговорить надо.

— Никуда я с тобой не пойду.

Он резко вздыхает, а потом одним резким движением перекидывает меня через свое плечо и выносит в подъезд. Я с возмущением бью его ладонями по спине, пытаюсь пнуть, но он это игнорирует. Поднимается на один лестничный пролет и ставит меня на холодный бетон.

— Жди, сейчас тапки принесу, — и действительно, возвращается в квартиру, обувается сам и приносит мне большие папины тапочки. Хочу послать его куда-нибудь подальше с его тапками, но потом все-таки обуваю их, холодно.

Интересно, почему мы с ним так любим закатывать сцены на лестничной площадке? Соседей, что ли, веселить нравится.

— Саня, что, черт возьми, происходит?

— А что, черт возьми, происходит? — передразниваю я его. Ужасная привычка, знаю, но никак не могу ее перебороть.

Сашка и так злится, а тут еще я выкобениваюсь. Ему бы сейчас стукнуть меня, но он каким-то чудом сдерживается, лишь отступает на одну ступеньку вниз, чтобы быть со мной одного роста.

— Ты почему в последние дни такая?

— Какая? Не нравится что-то, так не приходи, я тебя не держу! — в моем голосе появляются первые истерические нотки.

— Ты чего вдруг остервозилась? Я тебя обидел чем-то?

— Ты? Нет, что ты. Как Александр Чернов может кого-то обидеть, он же весь такой порядочный! — тараторю я с раздражением.

Саша слабо понимает, о чем я говорю, лишь кривится и вопросительно поднимает брови.

— Ты вообще чего к нам ходишь? Думаешь, весь такой благородный?! Не надоело еще из себя принца на белом коне строить?! — почти кричу я, и слезы обиды застилают мне глаза. Это, кстати, будет единственный раз, когда я позволила себе плакать при нем. — Не нужна мне твоя жалость и благородство мне твое не нужно!

— Что?! Ты сейчас вообще о чем?! Я ни хрена не понимаю…

— Ты… (всхлип) общаешься со мной … (всхлип) … только из чувства долга, — меня уже несет. Не знаю, откуда взялась во мне эта горькая истерика, видимо, сидела внутри меня весь этот год.

— Сань, ну ты чего, — как-то совсем жалобного тянет он.

— Я не хочу… (всхлип), чтобы ты меня жалел.

— Саняяяя, — стонет он, поднимая лицо к верху, и ероша свои волосы, с силой хватая за них пальцами. — Саня, какая же ты у меня дура!

Дура! Я тут даже рыдать перестала. Не знаю, чего я от него ждала, но только не этого.

— Дура? Я?! — хочу ударить его снова, но он перехватывает мои руки и прижимает к стене.

— Конечно, ты. Как тебе вообще такой бред мог прийти в голову? Сань? — Сашка наконец-то отпускает меня, и очень нежно касается пальцами моей щеки, словно изучая мое лицо. Вытирает слезы, откидывает мои волосы с лица, проводит по губам.

— Дурочка, — шепчет он мне в губу прежде, чем поцеловать. И это не тот отчаянный и пьяный поцелуй, который он уже однажды оставил на моих губах. А что-то очень взрослое… интимно-нежное и бесконечно прекрасное. — Моя…

И я таю в этой нежности, которая вдруг пришла на смену всему остальному.

Только к полуночи смогла распихать детей по спальным местам. Уставшие, а сопротивляются же! Хотя давно замечено, что чем измученней ребенок, тем сильнее он выносит мозг.

«Надо было вызвонить Сашку и заставить его самого детей спать укладывать», — думаю я, и сама расстраиваюсь из-за своих мыслей. Пора прекращать постоянно в своих размышлениях упираться в Чернова. Если я действительно хочу начать новую жизнь, то и мыслить надо начинать по-новому. А для этого надо переключить себя на что-то другое. Что я там сегодня говорила про работу? Вот этим и займусь. Да и детей пристраивать куда-то надо, а то ж они от безделья с ума сойдут.

Я лежу на своем диване, довольная от принятых решений, когда со стороны коридора раздается раздраженное Ромино:

— Мам, там все еще воняет.

Приходится двигаться.

Просыпаюсь рано, еще нет даже шести. Больно отлежала руку, да и спина затекла. Роман каким-то чудом развалился на узком диване звездой, заполучив все возможное и невозможное пространство. Пытаюсь хоть как-то потеснить сына, но тот брыкается. Тоже мне, завоеватель нашелся! В следующий раз постелю ему в ванной… Хотя кого я смешу, в итоге в ванной окажусь я.

Уснуть не получается. В квартире тишина, лишь мирное детское сопение разносится по дому. В голову начинают лезть всякие мысли о вчерашних разговорах, слишком много их было для одного дня. Так, хватит. Не хочу сегодня думать, хочу действовать. Поэтому встаю с дивана и иду в душ. А после нахожу спящего Бакса и вытаскиваю его на улицу.

Собак, наверное, впервые в жизни выглядит расстроенным и обиженным. Еще бы, сегодня в ужасную рань разбудили его, а не он. Такого он на своем веку припомнить не мог. Поэтому вяло плелся за мной по улице.

Утро выдалось промозглым, хмурым и каким-то совсем невеселым. Но мне нравится. Прочищает голову, остужает тревоги. Мы гуляем больше часа, пока пес уже сам не начинает тащить меня к дому. Иногда я очень сильно сомневаюсь, кто кого выгуливает.

На улицах пока что пустынно, поэтому Сашкина фигура, сидящая на ограде, заметна издалека. Я подхожу к нему со спины и сажусь рядом. Бакс моментально оживляется и начинает блуждать вокруг наших ног, путая их поводком. А потом падает на землю и преданно кладет морду на Сашкины ботинки, признавая в нем хозяина.

Сашка даже головы на меня не поднимает, сидит и гладит пса. Зато у меня есть возможность разглядеть его — взлохмаченные волосы, легкая щетина, ну и фингал под глазом, придают ему налет опасности. Этакий мальчиш-плохиш. Благо, что уже давно не мальчиш. Осталось только с плохишом что-то придумать.

Он как-то совсем неожиданно поворачивает голову, и мы встречаемся взглядами. Я смущаюсь, отвожу глаза в сторону, заливаясь краской. Можно подумать, что меня поймали на чем-то запретном, а не на разглядывании собственного мужа. Но, учитывая нашу ситуацию, может быть действительно на запретном?