— Да я просто понять хочу…

— Оправдаться ты хочешь.

И откуда во мне только смелость берется говорить?

— Хочу, — просто признается он. — Иначе не справлюсь с собой и сойду с ума… ну или сопьюсь. Как представлю, что я с тобой сделал…

— А что ты сделал?

Молчит, мнется, даже краснеет. А мне действительно становится легче, когда понимаю, что постыдного и унизительного в нашей ситуации для него не меньше, чем для меня. Потом сама же стыжусь своих мстительных мыслей…

— Ладно, давай по-другому. Почему все вышло так, как вышло? Ты про себя, а я про себя.

Сашка еще больше краснеет, что на его бледном лице смотрится достаточно необычно. Думаю, что он отвяжется от меня какой-то фигней, типа извини, был пьян, не знал, что делал. Но Сашка, как и в вечер четверга, вдруг становится откровенным.

— Я задыхался… Или тонул? В общем, я вяз по уши в своем несчастье и не мог оттуда выбраться. Так боялся этого дня, но при этом ждал его с каким-то ненормальным предчувствием. Это, наверное, прозвучит как бред, но я будто ждал, что сейчас возьмет и придет Стас. Как он может не прийти, это же его день. А потом я напился, но легче не стало. А там… на диване… Ты была такая теплая, такая настоящая, такая живая… ты была! И у меня словно мозги отшибло. Но, Сань, клянусь, если бы я хоть на мгновение почувствовал твое сопротивление…

Я вижу, насколько трудно ему даются эти слова. Он не привык оправдываться и не умел пускать людей в душу. Он умел быть только душой компании, у которого всегда все хорошо, и который ведет весь мир за собой. Может быть, он так до сих и страдал из-за брата, потому что не мог ни с кем об этом поговорить?

— Да я не сопротивлялась…

— Но почему?!

Почему… Отвечать совсем не хочется. Но Сашка был со мной искренним, он тоже заслуживает правды. Не только он виноват в том вечере.

— Потому что ты нуждался во мне… И… И я просто не могла сказать нет. Видимо, мне слишком надоело быть ненужной…

Несуразный разговор и такие несуразные мы, каждый со своей трагедией и своей правдой. Но нас обоих отпускает. Нет, ничего уже не исправишь, не будет больше наших уютных разговоров и здороваться мы от этого тоже не станем. А вот ненавидеть перестанем и не друг друга, а каждый самого себя. Потому что эти дни каждый тяготился тем, кем он стал, а не тем, что сделал или не сделал другой.

Сашка один заходит в аптеку, оставив меня на крыльце, все предельно ясно и понятно, нам нужен тест на беременность.

— Так надо, так надо, — бормочу сама себе под нос, силой заставляя остаться на крыльце, а не бежать в неизвестном направлении.

Саша возвращается хмурый и немного потрепанный, как будто ругался с кем-то или спорил. Не хочу об этом ничего знать, главное, что там, в аптеке была не я. Уже только за это благодарна ему.

Он протягивает перед собой розовую коробочку, и мы стоим, склонив наши головой над ней. Пытаясь придумать, что делать дальше.

— Можно попробовать ко мне, но там скорее всего Алена… — аккуратно предлагает он.

Алена? Нет, только не она…

— Или если хочешь, к тебе. Квартира же…. она… свободна?

Ой-ой, нет, только не квартира родителей.

— Сань, надо решиться, — принимает он мое молчанье за нерешительность.

Я забираю коробочку из его рук и убираю к себе в рюкзак.

— Я должна это сама сделать…

— Что?

— Если ты будешь там, я не смогу ничего…

— Ну, я же не пойду с тобой в… туалет…

— Нет, ты не понимаешь, даже если ты будешь сидеть под дверью в подъезде, я так… не могу. Саш, пожалуйста, я должна все сама сделать.

Я знаю, что ему это не нравится. Он хочет ответов, прямо здесь и сейчас. А отпустить меня с тестом одну, значит узнать обо всем как минимум только завтра. Целая ночь ожиданий и тревог. Хреновая перспектива, но он соглашается со мной, хоть и стоит это ему огромного усилия.

И, конечно же, тест покажет две полоски. Я даже не удивлюсь, только в отчаянии рухну на пол и буду долго и беззвучно рыдать. Значит это оно. Нет, нет, нет, только не со мной. Только не с нами… До последнего просижу на полу ванной, обхватив себя руками и раскачиваясь из стороны в сторону, пока бабуля не застучит обеспокоенно в дверь.

Наутро все-таки заставлю выйти себя из дома.

Раздраженная Аленка будет ждать меня чуть ли не у моего подъезда.

— Алена? Ты чего здесь?

— Поговорить с тобой хочу. Ты же вчера так неожиданно пропала из школы, — ехидничает подруга. Но я не сразу понимаю этого.

— Что-то случилось? Саша? — почему-то мне кажется, что в ожидании новостей он опять напился.

— Саша? Так значит, это правда?!

Она говорит это так зло, что я даже пугаюсь, что Алена уже все знает.

— Что правда? — вместо вопроса получается какой-то писк.

— То, что ты вчера с ним со школы за ручку убежала? Саня! Вот от тебя я такого не ожидала!

Я хочу оправдаться, но получается что-то маловразумительное.

— Тебе самой-то не противно?! Еще подруга называется. Да он таких как ты на завтрак, обед и ужин ест! Ты ведь даже не представляешь, каким он бывает. Он же не только все эти улыбочки и заигрывания!

— Ален, да мы с ним…

— Что вы с ним?! Я-то думала, что ты со мной дружишь. А не за ним бегаешь…

— Не бегаю я…

— Ну да! А я ведь его просила, я его заклинала, не лишай меня последней подруги, не надо. Говорила, даже не здоровайся с ней!

Я не сразу понимаю, что она говорит…

— Не здоровайся?

— Да, черт его дери! Все, все мои подруги рано или поздно клюют на него, а потом я же остаюсь виноватой, что Сашенька у нас такой… мудак!

Я хочу убедить ее, что между нами ничего нет. Но как это сделать, я не знаю. Потому что между нами с Сашкой уже есть одна большая катастрофа, к которой мы уже несемся на всех порах.

Алена еще долго что-то кричит мне, а потом убегает.

А я медленно бреду по району, соскакивая в своих мыслях то на Сашку, то на Алену. В школу я так и не приду, пойду к родителям на квартиру и лягу спать.

А вечером, когда буду возвращаться к бабуле, меня у подъезда, там же где и Алена, встретит Чернов. Как всегда бледный, вот только на этот раз совсем не аристократично, а скорее измученно, с красными глазами и глубокими тенями под ними.

— Сань? — спросит он хрипло.

А я ничего не смогу придумать вразумительного кроме своего убогого:

— Извини.

И он все поймет, без всяких других слов или объяснений. Правда, его дальнейшие действия мало чем облегчат мне душу, но кто вообще обещал, что мне хоть что-то может ее облегчить. Сашка пинает сугробы и очень грубо матерится, и вроде как не на меня, а на ситуацию, но ведь теперь я и ситуация — это одно и то же? Никаких сил терпеть это все у меня нет, поэтому я пытаюсь пройти мимо него и нырнуть в подъезд, но Сашка опять ловит меня.

— Сань, прости, прости, слышишь?

Нет, не слышу. Не хочу, не буду…

— За что ты извиняешься?

Ответ очень важен для меня, и я до безумия боюсь, что он сейчас ответит не то. Впрочем, его слова меня устраивают: — За свою реакцию, за то, что не сдержался… За то что не знаю, что делать.

— А что тут сделаешь?

Он думает об аборте, я знаю, потому что сама только об этом и могу думать. Но если он сейчас произнесет это вслух первый, то я возненавижу его на всю оставшуюся жизнь, поэтому тороплюсь сама сказать эту ненавистную фразу, которую заготовила заранее:

— Я в понедельник пойду в женскую консультацию, узнаю насчет… аборта. Их делают с 15 лет без согласия родителей, нам рассказывали.

Мои слова ложатся тяжким грузом на нас обоих, но при этом обоим становится как-то проще, мне от того, что без истерики смогла ему об этом сказать, а ему от того, что не он это предложил.

— Сань, я с тобой пойду.

— Не надо.

— Сань…

— Просто не надо, — почти кричу я, как когда-то сделала это в какой-то прошлой из своих жизней!