Проходит еще неделя, прежде чем я все-таки попадаю к гинекологу, и еще одна, прежде чем мне назначают дату аборта. Врач рассказывает, что я уже почти на 10 неделе, и скоро уже нельзя будет ничего сделать, так как возможны серьезные последствия. Это серьезная женщина в годах, повидала не одну дурочку, подобную мне. Рассказывает мне все подробно о плоде и том, как он выглядит и что у него уже сформировано. Я не выдерживаю и уточняю, зачем она мне это все говорит.

— Ты должна точно представлять, на что идешь, иначе никогда себе этого не простишь.

Все это время я каким-то чудом продолжаю ходить в школу, хотя ничего там толком и не делаю. Просто находиться дома на глазах у мамы или бабули невыносимо. Все время боюсь, что они меня в чем-то заподозрят. Хотя до сих пор непонятно, как они не заметили того, как меня полоскало предыдущие два месяца. Видимо, не могли заподозрить меня в подобном.

В школе не легче, оценки летят нещадно из-за моего равнодушия. Алена со мной не разговаривает, а ведь она еще не знает главного. Сашка смотрит на меня издалека, и мне кажется, что в его глазах стоит немой вопрос: «Уже все или нет?».

Завтра в девять утра мне нужно быть в больнице. С вещами и документами. У родителей я уже отпросилась, сказав, что после школы пойду к своей подруге Алене заниматься, а потом останусь ночевать. Все просто. Все предельно просто. Вот только бы перестать себя чувствовать такой… неживой?

Я сижу на уроке, когда понимаю, что меня сейчас вырвет опять, в этот раз, кажется, действительно от нервов. Не отпрашиваясь, я вылетаю из кабинета, и несусь в сторону туалетов. Мне везет и там никого нет, у меня даже нет времени запереться в кабинке, и я позорно нависаю над унитазом. Меня буквально выворачивает наизнанку, опять и опять. Как же мне сейчас плохо. Поэтому я не сразу чувствую, как кто-то аккуратно убирает волосы назад с моего лица. Я дергаюсь, но Чернов шепчет:

— Тсссссс, все в порядке. Это я.

Желудок еще какое-то время бунтует, но потом приступ отступает.

— Что ты тут делаешь? Это женский туалет!

— Знаю. Просто увидел тебя бегущей по коридору, всю такую зеленую и бледную, и понял, что помощь тебе будет не лишней. На, попей.

И Сашка протягивает мне бутылку с водой. Я полощу рот, сплевываю, смываю содержимое своего желудка в унитаз, и только выйдя из кабинки, начинаю жадно пить. Чернов стоит рядом и зачем-то продолжает держать мои волосы.

— Спасибо, — возвращая я ему бутылку.

— Сань…

— Завтра, все будет завтра…

На следующее утро я так и не смогла отделаться от Сашки. Он стоит у подъезда и ждет.

— Ты не обязан этого делать.

— Обязан.

— Но почему? Я сама справлюсь!

— Справишься, не сомневаюсь. Но ты не должна проходить через все это одна.

До больницы мы ехали на трамвае. Ехали и молчали. Он забрал мой рюкзак и настойчиво усадил на сиденье у окна. Мда, места для инвалидов или пассажиров с детьми.

Если честно, то я боялась, что он просто доведет меня до дверей больницы и попрощается. Вроде как удостоверится, что я добралась до пункта назначения и все, адье. Но Сашка заходит вслед за мной в здание больницы, идет в гардероб, при этом все время неся мой рюкзак.

Мы приехали рано, поэтому долго сидим перед дверями в нужное крыло, откуда иногда появляется медсестра и, называя чью-либо фамилию, уводит людей за собой. Минуты тянутся, и каждая песчинка времени больно бьет по моим нервам. Дышать почти невозможно, а еще запах… Этот ужасный запах хлорки и кварца. Чернов сидит рядом и гладит меня по руке. Хотя по его выражению лица видно, что ему ни разу не лучше.

И вот, дверь открывается, выпуская из своих зловещих пустот медсестру, которая тут же выносит свой приговор:

— Быстрицкая?

А я сижу и не могу пошевелиться. Вообще ничем. И дышать тоже не могу.

— Быстрицкая? А.С.?

Надо встать, надо. Ноги меня не слышат. Кажется, меня опять сейчас стошнит.

Но тут Сашка не выдерживает и дергает меня за руку, отрывая от насиженного места. Я жмурю глаза, представляя, как он сейчас отдаст меня медсестре. Он берет меня за руку и ведет. Я запинаюсь, чуть не падаю, он ловит меня, но продолжает вести. И только мгновение спустя я понимаю, что идем мы не в том направлении. Не к медсестре, а от нее. Крепче сжимая Сашкину руку, пытаюсь поймать его взгляд, но он не смотрит на меня. Быстро спускаемся по лестнице, получаем в гардеробе свои куртки и буквально сбегаем из больницы. Он ведет меня за собой, все идем и идем, пока я опять чуть не запинаюсь. Тогда Чернов уже останавливается и поворачивается ко мне. Он немного дрожит, но выглядит гораздо лучше, чем когда мы пришли в больницу. Мы смотрим друг в другу в глаза, и уже не надо никаких слов. В этот момент с меня словно слетает весь груз, который в последние три недели тянул меня к земле.

Сашка, обнимает меня, прижимая к себе, и шепчет мне в самое ухо:

— Знаешь, кажется, у нас будет ребенок…

Ребенок приходит в себя ближе к обеду.

Я как раз только вернулась домой — отводила детей до дома Сашкиных родителей. Сама показываться побоялась, но раз Чернов в городе, то и оттягивать визит внуков к бабушке с дедушкой больше не имело смысла. И так, каждый раз выходя на улицу, ощущала себя шпионом, за которым может вестись возможная слежка. Как-никак, мы практически жили в соседних дворах, и было бы крайне неловко однажды наткнуться на Надежду Викторовну или Дмитрий Александровича, когда мы уже год или два прожили через дорогу от них.

— Ну, как тут обстановка, брат? — спрашиваю я у Бакса, который как всегда крайней энергично встречает входящих в дом. Но пес почему-то не отвечает, видимо не находит слов, чтобы описать весь беспредел последних дней.

Зато из комнаты пацанов слышатся возня и сдавленный стон. Я подмигиваю псу и иду к сыну.

Стас валяется на разобранном диване в окружении тазов. Жалко, что не пригодились. Я бы его этим всю оставшуюся жизнь позорила, вспоминая при каждом удобном случае, и даже внукам бы завещала, как главную семейную байку, чтоб неповадно было.

Он пытается подняться с дивана, но видимо чугунная голова тянет обратно к подушке. Закрывает лицо руками и стонет:

— Вооооооды…..

— Не заслужил.

Пытается сфокусировать свой взгляд на мне, но получается плохо, поэтому опять просто стонет:

— Маааааам….

Я захожу в комнату, морщась от стойкого запаха перегара, даже открытое настежь окно не помогает. И как тут только Дамир с ним спал? На столе стоит стакан с водой, предусмотрительно оставленный мной перед уходом, и пара таблеток.

— Ешь, — протягиваю я Стасу аспирин, ребенок морщится, а затем припадает к стакану с водой. Пьет жадно и судорожно. А я рассматриваю такого родного и такого незнакомого сына. Сухие губы потрескались, глаза красные, а сам весь опухший. Красота, ничего не скажешь.

— Еще, — просит он. Приходится идти на кухню и нести весь кувшин. Одним стаканом тут не обойдешься. Напившись воды, он падает обратно на подушку. Сажусь рядом на край дивана.

— Плохо, — жалобно тянет ребенок.

— Вот и отлично!

— Ну мам!

— Что мам?!

Сказать ему нечего, поэтому он в очередной раз стонет, хватаясь за голову. Еле сдерживаюсь от злорадной ухмылки. Может быть, первый неудачный опыт отобьет дальнейшее желание творить подобную фигню?

— Я чуть не умер, — не выдерживает Стас, поддавшись желанию поныть.

— Жалко, что чуть…

— Ну мама!

— Что мама?!

Сын закусывает губу, раздумывает, а потом выдает:

— Ты повторяешься.

— Я?

— Ага, у нас разговор по кругу идет. Никакой от тебя поддержки. Ауч, — это я с силой тыкаю его в плечо. — Больно же!

— Еще не так будет, когда я тебя выпорю! Ты вчера что устроил? Это как понимать?

Стас морщится, куксится и упрямо отводит глаза. Такая смешанная гамма чувств на его лице. Вот как его понять?!