Сашка стоит на пороге весь какой-то помятый и мрачный. Под глазами пролегли темные круги, а черты лица стали какие-то жесткие и колючие. Я отодвигаюсь в сторону, и он нелегкой поступью заходит в квартиру. И только тут я понимаю, что он пьян. От него несет алкоголем так, что мне даже хочется заткнуть нос. Но я сдерживаюсь.

— Что смотришь? — довольно грубо интересуется он.

Я не знаю, что сказать, поэтому неопределенно пожимаю плечами. Он скидывает куртку и ботинки, идет в комнату и уже оттуда кричит мне:

— Мы будем заниматься сегодня или нет?

Я иду к нему, но остаюсь стоять возле дверей.

— Я не кусаюсь, ты что, забыла?

На этот раз не шучу, что из нас двоих кусаюсь я, а просто спрашиваю у него:

— У тебя что-то случилось?

Он еще больше мрачнеет, если это возможно.

— Ни-че-го. Ничего не случилось.

— Ты пьян, — зачем-то говорю я.

Он вскакивает со стула, роняя его, и почти кричит мне:

— А вот это не твое дело! Ни разу не твое… Не смей мне в жизнь лезть.

Если честно. я видела его таким впервые. Он бывал разным — веселым, смешным, напряженным, раздраженным. Но никогда в его голосе не было столько… отчаянья?

— Ничего не случилось, — упрямо повторяет он.

— Да, я поняла.

— Ничего…

— Угу…

Молчим.

Он падает на диван и утыкается в свои руки, а потом абсолютно трезвым голосом спрашивает:

— Сань, ты когда-нибудь теряла близких людей?

— Нет, — шепчу я, уже догадываясь, о чем дальше пойдет речь.

Он сначала ничего не говорит, так же как Алена, когда рассказывала про старшего брата, а потом уже не может остановиться:

— А я потерял. Брата, — он тяжело сглатывает, но все-таки продолжает. — Стаса. И это так нечестно, чертовски нечестно. Вот был человек, а теперь его нет… Как будто ничего не случилось. А я должен жить со всем этим дерьмом. А почему я должен жить, если его нет?!

У него из глаз катятся горькие слезы, но он будто не замечает их.

— Ему сегодня бы исполнилось 20 лет. Всего лишь 20! Ты понимаешь это! — он опять переходит на крик, но я понимаю, что сейчас он кричит не на меня, а скорее на несправедливость жизни. Я подхожу к нему и сажусь рядом.

— Сань, я не знаю, как мне жить. Где взять силы, чтобы просто справиться с этим. Вон родители с Аленкой пытаются как-то подняться, что-то делать… А я… Я тону. И ненавижу их за то, что они пытаются жить дальше, а я не могу.

Я первая беру его за руку. Ладони у него холодные, впрочем, он сам весь какой-то ледяной.

— Ты имеешь право на свою боль, — аккуратно замечаю я.

И тут он смотрит на меня так серьезно, как будто вообще впервые видит. Я осторожно провожу пальцем по его щеке, утирая слезу. Вытираю и замираю, хочу одернуть руку, но Сашка не дает, кладя свою руку поверх моей. А потом опять сглатывает. Нервно так, что мне тоже хочется. А я все смотрю в его глаза и мне кажется, что его боль и печаль поглощают меня полностью, утаскивая за собой на самое дно.

А потом он меня целует. Жадно так, что я даже испугаться не успеваю. Впрочем, испуг придет намного позже, лишь с осознанием того, что мы натворили. Наверное, это было бы даже приятно, если бы не противный вкус алкоголя у него на губах, а потом уже и у меня во рту.

Я не сразу понимаю, как от поцелуя мы переходим ко всему остальному. Вот вроде бы мы целуемся, а в следующий момент он уже наваливается на меня. Его руки блуждают по моему телу, оказываются под футболкой, джинсами. Я даже не смущаюсь, просто не думаю об этом.

— Помоги мне, помоги мне, Саня, — отчаянно молит он. А я так и не поняла, про что он, про нашу одежду, или так… в целом.

— Я здесь, здесь, — зачем-то шепчу в ответ.

В следующий момент он стаскивает с меня джинсы и сам остается без штанов. Я стараюсь не смотреть на него, хотя уже прекрасно догадываюсь, что нас ждет дальше. Забываю дышать. Вслед за джинсами летят мои трусики, а Сашкина рука касается меня между ног. Я дергаюсь от смущения и еще больше напрягаюсь, но он этого не замечает — как заведенный целует меня в губы, шею, ключицу, кожа горит от чужих прикосновений. Затем он входит в меня, разведя коленом мои ноги.

В этом нет ничего красивого или приятного. Мне больно, чертовски больно. Но я удерживаю себя под ним и даже стараюсь не кричать, только цепляюсь руками за его плечи. Один толчок, другой, третий… Легче не становится. Я жмурюсь — только не плакать, не плакать.

Проходит какое-то время, прежде чем его охватывает мелкая дрожь, и Саша просто валится на меня сверху. Я чувствую тепло на своих бедрах, но и об этом тоже стараюсь не думать. Вообще думать нельзя, иначе я просто развалюсь на части. Он какое-то время лежит на мне, а потом перекатывается на бок. На узком диване совсем мало места, и наши ноги свисают на пол.

А потом он в один момент как будто приходит в себя, чувствую, как трясет головой. Подрывается, садится рядом, хватается руками за голову.

— Черт, Саня, черт… Что же я наделал, — он пытается коснуться меня, но я отползаю в противоположный угол дивана, пытаясь руками прикрыть свои ноги, не обращая внимания на кровь и сперму на своих бедрах.

— Все в порядке, — дрожащим голосом пытаюсь его успокоить я.

— Саня…

— Все в порядке.

Больше всего на свете я боюсь того, что он начнет извиняться. Вот тогда я точно не выдержу

— Саш, тебе лучше уйти.

— Ты этого хочешь?

— Да. Уйди, пожалуйста.

И он слушается, поспешно натягивает плавки и штаны, молча движется к выходу, обувается, находит свой пуховик, но потом опять появляется в дверях комнаты. И тут у меня сдают нервы:

— Уйди!

Сердце уходит куда-то вниз вместе со звуком закрывшейся двери, оставляя меня со своей болью, стыдом и вкусом алкоголя на опухших губах.

Мама кидает полотенце на стол.

— Саша, это называется ответственность.

— Ой, мам, только давай про ответственность не мне. Я уж от своей точно никогда не уклонялась, иначе у тебя до сих пор внуков не было бы…

— А это еще ничего не означает. Ты… Ладно, вы, Сашка такой же. Вы всю жизнь сначала дел наделаете, а потом пытаетесь все исправить. Я-то надеялась, что хоть с возрастом это пройдет, но видимо нет.

Я еле сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза. Нет-нет-нет, я не хочу сегодня быть виноватой ни в чем. Это мне изменили, это меня с детьми кинули! Почему все всё на меня перекладывают?

— На этот раз я в чем не права?

Людмила Владимировна какое-то время медлит. А я надеюсь, что она решит мои чувства поберечь. А я еще свекрови своей боялась, а тут родная мать прошлась вдоль и поперек.

— В том, что сбежала.

— А что я должна была сделать? Простить? А если я не знаю, как простить измену? — слезы на глазах выступают сами собой. Надо же, неделю не плакала, а тут опять. Но ведь это же правда, я действительно не знаю, как его простить, даже если захочу.

Мама вздыхает, устало трет шею:

— Сань, да ты от него всю жизнь бежишь…

_______________________

В пятницу он попытается подойти ко мне в школе, я увижу это по его глазам, по тому как сделает шаг в направлении меня. Но я отрицательно машу головой: «Не надо». И он отступает. Теперь мы меняемся местами. Сашка натыкается на меня повсюду, изучающе рассматривает, виновато отводя взгляд. А вот я всячески стараюсь его не замечать.

Впрочем, меня нет ни для кого. Я вообще хожу как замороженная, хорошо еще, что Аленка сегодня не пришла. Разговоров с ней я бы точно не пережила. Спасибо судьбе, что впереди выходные, можно отлежаться дома, зализывая свои раны.

Все выходные бабуля напрасно бьется надо мной, пытается то накормить, то напоить, лишь бы что-нибудь запихать в меня, как будто чувствует пустоту, засасывающую меня изнутри. С вопросами уже даже не лезет, я же все равно ничего не объясняю. И она находит единственное приемлемое для себя объяснение — внучка соскучилась по родителям. Я почти все время лежу на своей кровати, свернувшись клубком, а бабуля гладит меня по волосам и ласково шепчет: «Ну же, ребенок, потерпи совсем чуть-чуть, скоро мама с папой приедут».