Наконец, перед глазами предстала белая дверь с заветными цифрами — 4003. Я глубоко вдохнула и вошла внутрь. Улыбка медленно сползла с моего лица. Кровать Рэя была заправлена, а его самого не было на месте. У меня защемило в груди. Куда он мог подеваться? Если бы он вышел в туалет или душ, кровать была бы разобрана. Но дело было не только в кровати. Мониторы и датчики, которые неустанно следили за его состоянием, также были отключены. Мое лицо обдало жаром. Я почувствовала первые признаки волнения — мурашки, колкий холодок по коже, глаза метались из стороны в сторону, к щекам прилила кровь. Я постучала в дверь ванной комнаты, чтобы убедиться, что палата действительно пуста, и, получив в ответ тишину, вернулась в коридор.

— Тайра! — я громко позвала постовую медсестру.

Послышалось покряхтывание и скрежет ножек стула о пол. Через минуту грузный силуэт уже немолодой женщины в безразмерной робе появился из-за угла.

— Что-то случилось, доктор Соул? — она, несмотря на свои объемы и вес, довольно быстро приближалась ко мне. Сказывалась работа в хирургическом отделении. Здесь вразвалочку не походишь, ведь на кону человеческая жизнь.

— А где пациент из этой палаты? — Я старалась говорить ровно и спокойно.

— Красавчик?

Я бросила на Тайру гневный взгляд, после которого она стушевалась и прокашлялась.

— Простите. Мистер Скайфилд?

— Да, где мистер Скайфилд?

— Его срочно увезли на операцию. Я была внизу, забирала результаты анализов из лаборатории, вам лучше спросить у…

Я уже не слушала. Внутри меня словно завелся двигатель внутреннего сгорания мощностью не меньше ста сорока лошадиных сил. Я бегом бросилась к лифту. Операционные были на 7 этаже. Это примерно пятнадцать секунд. Потом еще секунд десять до операционной номер пять, в которой его должны оперировать. Голова шла кругом. Что могло случиться? Еще вчера вечером все было хорошо. Я знала ответ, но гнала его прочь от себя, словно уговаривала свой разум поверить сердцу, поверить в то, что все будет хорошо, вопреки реальности. Операция началась на два часа раньше положенного срока потому, что у него произошел разрыв стенки аорты. Без вариантов. Но Господи, это же мой Рэй! В эту минуту мне захотелось стать обычной женщиной, которая ни черта не смыслит в анатомии и сердечно-сосудистых заболеваниях, которая не знает последствий разрыва стенки аорты и печальной статистики — более 90 % таких пациентов погибают в результате массивного кровотечения и терминального шока. Если бы я всего этого не знала, мне было бы гораздо проще верить команде врачей во главе с Амандой, точнее верить в нее. Аманда должна совершить чудо, иначе я сегодня стану вдовой.

В голове уже вертелся план операции — иссечь пораженный участок аорты, заменить сосудистым протезом, постоянно вливая кровь и контролируя давление, а затем удалить опухоль. Каков был план Аманды — я не знала. И это пугало.

Меня всю трясло от напряжения, пока я ждала кабину лифта, нервно покусывая ногти и переминаясь с ноги на ногу. Сердце колотилось, как у зайца. Наконец, двери распахнулись, впустив меня внутрь. Я мысленно начала считать, чтобы чем-то занять голову. Когда лифт доставил меня на нужный этаж, я чуть не сбила с ног дежурного анестезиолога Патрика Брауна, который отшатнулся от меня, как от огня. Наверное, я действительно в этот момент напоминала огонь — лицо горит, глаза отбрасывают блики из-за подступившей влаги, волосы распущены и подпрыгивают при каждом движении, словно языки пламени. Я буркнула короткое «извини».

Наконец, передо мной возникли тяжелые пластиковые двери операционной номер пять. Я зашла в предоперационную, с ожесточением вымыла руки по локоть в теплой воде с мыльным раствором, затем достала из шкафчика стерильную маску и сама натянула перчатки, обильно полив их спиртом из дозатора на раковине. Мне нельзя было туда входить, как отстраненному лечащему врачу и жене пациента, но как заведующая отделением я имела на это право. Я локтем толкнула дверь в операционную и вошла. То, что я увидела, лишило меня последних остатков самообладания. Рэй лежал на столе со вскрытой грудиной, над которой в сумасшедшем ритме работали четыре руки — Сэма и Аманды. Монитор, показывающий работу его сердца, пищал изо всех сил, оповещая об асистолии. На полу была огромная лужа крови. Я замерла не в силах осмыслить происходящее. Сэм и Аманда, казалось, меня не замечают. Аманда схватила в руки электроды дефибриллятора.

— Разряд на двести!

Затем я увидела, как подпрыгнуло на столе тело моего мужа. Я вздрогнула, ощущая под маской на губах соленый привкус своих слез.

— Разряд на триста! — крикнула Аманда.

— Есть ритм, — облегченно выдохнул Сэм.

На мониторе появилась слабая линия синусного ритма, слишком медленного для живого человека. Я уставилась на эту линию, как загипнотизированная. В этот момент Сэм поднял голову от операционного поля и заметил меня.

— Линда, немедленно выйди! — Рявкнул он мне тоном, не терпящим возражений.

Я продолжала стоять, как вкопанная, облизывая соленые губы.

— Мы делаем все возможное, доктор Соул! — сказала мне Аманда, не отрываясь от работы.

Я кивнула. Ощущение собственного бессилия вновь заполонило мое сознание. Этот мужчина уже второй раз заставляет чувствовать себя песчинкой в огромной пустыне. Мизерной беспомощной песчинкой.

— Лендон, выведи доктора Соул, пожалуйста.

Я посмотрела направо, в сторону изголовья Рэя, и увидела Лендона Брибиджа. Он, как обычно, читал журнал с кроссвордами. Мне стало даже смешно. Для него Рэй просто очередной пациент, для которого он выполняет свою работу — рассчитывает дозировку и дает наркоз. Один из тысячи. Лендона совершенно не трогает, что этот человек в данную минуту болтается на волосок от смерти. Он хладнокровен и равнодушен. Как и я во время работы. Как мы все. И это правильно. Я на секунду представила себя на месте Аманды и ужаснулась этой картинке — рыдающий кардиохирург визжит от отчаяния на всю операционную, раскинув руки в стороны. Ни дать, ни взять — начинающий водитель, который зажмурился и бросил руль, заметив огромный грузовик на перекрестке. Мне ничего не оставалось делать, кроме как покинуть операционную. Панике не место рядом с хирургическими инструментами. Мои эмоции только мешают работе. В эту минуту я впервые в своей жизни помолилась. Я не знала наизусть ни одной молитвы, и просто шептала как заведенная свою просьбу:

— Господи, если ты есть — пусть он живет!

Оказавшись в коридоре, я медленно сползла по стенке и стянула маску, мешающую дышать, и тугие перчатки. По щекам текли слезы. Пальцы дрожали. Я подняла ладони вверх и смотрела на то, как они вибрируют в воздухе. Разве так бывает? Как такое возможно? Я не снимаюсь в дешевой бразильской мыльной опере, и не живу на страницах пошлого и приторного бульварного романа. Это происходит с моей жизнью. С жизнью, в которой я все привыкла контролировать. Два поцелуя и несколько касаний руки — вот что перевернуло все с ног на голову. Мне не хватало воздуха. В памяти всплывали формулы гормонов из учебника органической химии. Я знала, что любовь и прочие сантименты не более чем красивая выдумка, ибо все происходит на уровне клеток. Все, что мы чувствуем — реакции нашего организма на внутренние, или внешние раздражители. Все имеет химическую формулу. И любовь тоже. Но какого черта понимание таких простых вещей никак не помогает мне справиться с той болью, которая пульсирует у меня в груди?! Почему мне так страшно за человека, которого я знаю всего пару дней? Может потому, что душа все-таки существует, несмотря на анатомию и науку? Может быть потому, что мы любим именно душой, а не сердцем или каким-то другим органом? У меня, кстати, весьма подходящая для подобного объяснения фамилия.

Я не заметила, как надо мной склонилось сосредоточенное лицо Патрика Брауна. Перед глазами стояла пелена.

— Доктор Соул, вам плохо?

Я отрицательно помотала головой.

— Давайте я помогу вам встать.