Да и вообще прогулка по летнему наполненному ароматами цветов, поспевающей земляники и, кажется, даже грибов, лесу Добряне понравилась. Было так приятно идти по дороге…

— Не, этак меня враз найдут, — в какой-то момент поняла разомлевшая на свободе боярышня и решительно свернула в чащу. Помирать так с музыкой.

Сколько она так шла неведомо, а только уморилась. Уселась довольная собой на пенек.

— Хорошо-то как, — поедая сладкую землянику, прищурилась на солнышко. — Однако же дело к вечеру, небось меня ищут уже. Ну и пусть. Все одно я в скит не вернусь. Я туда и дороги-то не найду, — опьяневшая от лесного воздуха Добряна захихикала. — Прямо тут и помру, — беглянка обвела взглядом поросшую цветами просеку и улыбнулась. Несмотря на разговоры, ни во что плохое не верилось.

Долго на полянке она задерживаться не стала, дальше пошла. Недаром говорят, что дурная голова ногам покоя не дает. Так оно и есть. Уже под вечер окончательно заплутавшая боярышня забрела на болото. Ей бы сообразить, что к чему, и остановиться, а ещё лучше назад повернуть… Куда там. Красавица шла себе и шла, отмахиваясь от назойливого комарья березовой веточкой, только отметила про себя, что тропка топкая стала. Зато дух грибной усилился. Помстилось даже, что на ближайшем пригорочке алеют шляпки подосиновиков. С одной стороны вроде бы рановато для них, а с другой азарт разбирает. «Наберу грибков, запалю костерок, зажарю,» — облизнулась Добряна, пустой желудок поддержал ее согласным бурчанием. Какая, в сущности, разница, что огня девица самостоятельно отродясь не разводила. Другие же как-то справляются, а она чем хуже?

Поднажав, Добряна в мгновение ока очутилась на пригорке, правда вместо подосиновиков нашла пяток здоровенных мухоморов.

— Ну и ладно, — хихикнула она, — я все равно кремень и кресало с собой не захватила. Да и огонь разводить не умею.

С этими словами девушка развернулась назад да так и замерла. Шагах в трех от нее, перегородив тропинку, стоял волк. Со страху он показался Добряне размером с хорошего коня, если, конечно, бывают кони с клыками в три вершка (13,5 см). Волчара, не сводя с помертвевшей девушки желтых немигающих глаз, склонил голову набок, как будто примеривался откуда удобнее начинать ее есть. ‘Интересно, он мне откусит голову или только горло порвет, а потом неторопливо начнет выедать ливер?’ — задумалась ещё совсем недавно бывшая гордой боярышней дичь, пятясь прочь от хищного зверя.

Она успела сделать шаг, другой… На третьем земля ушла из-под ног, и, взмахнув руками как птица крыльями, Добряна упала навзничь (лицом вверх). Прикидывающаяся безобидной полянкой трясина радостно чавкнула, видно не ожидала такой щедрой жертвы. Болотные травы охотно расступилась, показывая черное гнилое свое нутро, и жадно обняли девушку, потянули на дно, которого и не было небось… Она закричала, рванулась, да куда там… Жирно хлюпнула темная густая жижа, не желая отпускать столь сладкую добычу, сдавила страхом девичью грудь, сжала предчувствием близкой могилы сердце. И все же Добряна не сдавалась, не осознавая, что приближает свою гибель, трепыхалась, тянулась к низкому уже, но такому теплому солнышку.

Волку такое поведение потенциального ужина решительно не понравилось. Грозно рявкнув, он мотнул башкой и прыгнул вперед, видно, хотел подцепить девицу острыми зубищами да не рассчитал, перевернулся через голову… и превратился в здоровенного совершенно голого парня.

«Срам-то какой, — зажмурилась Добряна, но тут же вновь распахнула глаза. — Хоть напоследок рассмотрю.» Вероятно, она хотела перед смертью посмотреть в человеческие глаза, ощутить рядом с собой присутствие кого-то живого, а может измученное страхом тело само, без помощи гаснущего разума, боролось за жизнь. Скорее всего так и было. В любом случае добрый молодец утопающей красавице приглянулся.

«Краси-и-и-вый, вот повезет кому-то» — отметила она гаснущим сознанием и даже успела мимолетно позавидовать неведомой счастливице, а потом прикидывающаяся водицей жидкая грязь сомкнулась над неудачливой беглянкой, так и не успевшей насладиться свободой.

Приходить в себя было долго, больно и очень страшно.

— Открывай глаза, голуба моя. Чего ерзаешь как неродная? — прозвучал смутно знакомый голос, и Добряне ничего не оставалось кроме как послушаться.

Не узнавая, она оглядела низкий потемневший потолок с широкими матицами, моргнув, глянула в оконце, ничего не разглядела и только потом заметила Устинью, которая мирно сидела совсем близко и что-то вязала.

— Где я? — немного понаблюдав за тем, как быстро мелькают в руках старухи спицы, спросила девушка.

— В скиту, ясное дело, — тотчас же откликнулась та. — В выделенном тебе дому, который еще, кстати говоря, еще обихаживать надобно.

— А… — ничего толком не поняв, потянула Добряна. — А побег мой как же? А болото?

— Забудь, голуба, — посоветовала Устинья и отнесла вязание на вытянутой руке подале — полюбоваться. — Все забудь.

— Да как же?

— А так, — усмехнулась старуха, — засыпай и все. Утречком во всем разберешься. Оно, как известно, мудренее вечера, голуба моя.

Не слушая робких возражений, Устинья споила болящей какой-то пахнущий цветущим лугом отвар, поправила одеяло и неожиданно тепло улыбнулась. Улыбка у хозяйки скита оказалась волшебная, она прогнала все страхи и тревоги, уняла боль и приманила волшебные сны, в которых давешний примерещившийся молодец что-то хорошее говорил Добряне.

Следующее пробуждение вышло куда как приятнее. Во-первых, ничего не болело, не ломило и не тянуло, во- вторых, вкусно пахло свежим печевом, а, в-третьих…

— Хватит валяться, голуба моя, — негромкий голос Устиньи прогремел гласом небесным. — Всю жизнь проспишь.

— Ага, — согласилась девушка и торопливо встала, не желая сердить хозяйку скита. И так вчера накуролесила. Чего в побег ударилась как дура бестолковая? Не зная за что хвататься в первую очередь, она затопталась босыми ногами по грязноватому щелястому полу.

— Чуни (тут тапки) надвинь, — велела старуха. — Вот смотрю я на тебя — дите дитем, — поджала губы она, наблюдая на суетящейся боярышней. — Телом выросла, а ума не вынесла. Ни хитрости в тебе, ни злости особой нет, но и умишком не блещешь. И не злись, личико не отворачивай, садись-ка лучше за стол, покушай да меня старую послушай.

Решив, что связываться с лесной ведьмой себе дороже, Добряна перестала искать сарафан и, как была в одной вышитой нижней рубашке, так и уселась за стол. Есть хотелось настолько, что даже обидные речи не смогли отбить аппетит. Свежий хлеб с медом и холодное молочко пошли на ура.

— Делать ничего не умеешь, спеси боярской выше крыши, голова дурная, — дотошно перечисляла недостатки новой своей воспитанницы Устинья, с удовольствием наблюдая за ее завтраком. — Зато ноги крепкие, грудь высокая, талия мужским рукам в обхват, коса знатная. И нескандальная опять же… Это славно… — бабка задумчиво почесала нос и вынесла вердикт. — Муж тебе хороший надобен. За ним как за каменной стеной будешь, может, и до человека дорастешь.

— А сейчас я кто? — облизнув липкие пальцы, спросила Добряна. Подобрев после сытного завтрака, она решила на старуху не обижаться. Все-таки за дело отчитывает.

— Птаха мелкая, вот кто, — оценила кротость Устинья. — Зачем в побег пустилась, дурища?

— Напугалась, — честно ответила та. — Показалось, что вымер скит, только козы остались и я…

— Аха-ха, — не выдержала бабка, рассмеялась, схватившись за бока. — Коза ты и есть!

— Так ведь не было ни одной души на улице… А эти рогатые так и зыркают… А глаза у них…

— Девок у меня полон скит. Только некогда им сплетни разводить да в новеньких пальцами тыкать. Потому как у всех своя забота, — отсмеялась Устинья. — У каждой трудницы свое покаяние, Макошью положенное. Кто-то за козами ходит, кто-то есть готовит, кто-то за порядком следит, иные рукодельничают. Поняла ли, голуба моя?