— Сколько нас не было? — Выпалил эльф.

— в нескольких… два месяца.

Ноэль сморщился, сжал лоб и с силой провел рукой вверх, по волосам.

— В Роще время течет по-другому, да?

— Ну конечно. — Сказал ящер тоном, каким говорят банальные вещи.

Ноэль сорвался и быстрым шагом направился к выходу.

Всю дорогу под освещенными нависшими сводами они спорили о том, что их ждет, и кто их не ждет. Выбравшись на поверхность, они обнаружили все то же небо над головой, настоящее, теперь они это чувствовали. Те же деревья, тишину. Было раннее утро, деревня, должно быть, еще не проснулась.

Но приближение к Гобби быстро лишило их промелькнувшего душевного равновесия. Там, где раньше начинались раскидистые сосны, отбрасывающие тень, красовались пеньки. Много пеньков. По направлению к деревне вело множество опильных тропинок, слившихся в один большой путь.

Не выдержав, Ноэль перешел на бег.

На окраине деревни виднелись новые дома — длинные казармы. Штабеля напиленных досок, горы щепок и древесной трухи, топоры и пилы, истоптанная земля. Но больше всего Ноэля удивило не это. Людей на прилегающих лугах стало значительно меньше. Тех новых зданий, что они видели, ни за что не хватило бы на вмещение стольких игроков. Ноэль попытался узнать онлайн, но не вышло.

— Все еще спят. Люблю эти минуты, когда ты один во всем мире, наедине с планетой; тогда кажется, будто все вокруг — для тебя одного. Иногда мне очень не хватает этих мгновений. А тебе, Ноэль?

Эльф выдернул топор из необтесанного соснового ствола; поиграл им, наслаждаясь приятной тяжестью в руке, прелесть которой особенно ценят мальчишки. Вонзил в землю.

— Наверное, даже самые глупые и примитивные из нас любят посидеть, помечтать в тишине. Я — не исключение.

Пиромант улыбнулся.

— Надо бы к Кадиэлу, поднять всех на уши. Но мне так не хочется. Хочу спрятаться ото всех. Посидеть один. Подумать.

Ноэль протянул руку.

— Иди и подумай. Домой. Хотя, наверное, домов у нас больше нет. Я пойду к себе.

— Может быть. Увидимся. — Пиромант сжал его ладонь. Устало, нехотя. Они были вместе не так долго, но пережили слишком многое.

Миновав пустынные, о чем и подумать раньше нельзя было, улицы Гобби, мечник добрел-таки до своего дома. Внешне ничего не изменилось, что на крыльце, что на заднем дворике, но в воздухе витало что-то новое, неясное, чего Ноэль не знал. Он чувствовал себя бесконечно одиноким, ведь ничто так не может отдалить людей друг от друга, как время. А он отстал от всех на целых два месяца. Ведь это не то же самое, что уйти в путешествие, а затем вернуться, нет; для них с Руди прошло всего пару дней, для всего мира же — шестьдесят, по меркам игроков — целая вечность. Это намного больше всего проведенного здесь Ноэлем времени.

Теперь двери были закрыты. Гадая, что для этого должно было произойти, эльф обошел дом кругом в поисках открытого окна. Балкон, которым заканчивался коридор на верхнем этаже, был распахнут. Ему не составило труда забраться; мягко ступив в тусклый интерьер залитой бледным светом арки, служившей переходом между длинным коридором и овальным балконом, ему вдруг стало страшно. Там, впереди, виднелась дверь в его спальню. А что, если Лаурен там не одна? Его вполне могли уже похоронить, а у такой красивой и амбициозной девушки обязательно будут поклонники. И вместе с тем он все еще не мог прийти в себя, тщась осознать эту временную шутку игры.

«Неужели такое и вправду возможно?» — думал он, спускаясь вниз. Зайти в спальню он не решился. Нет, он не хочет видеть эту кровать, эту девушку вот так. Не хочет разворачиваться и уходить? Куда? Пусть лучше они спустятся и увидят, что он вернулся. Что он достал эту гребанную чашу.

Ноэль прислонил ножны к стене и уселся за стол. На бугристом затертом дереве красовалась полуочищенная тараненая рыба, пучеглазая, пахучая, укрытая ворохом собственной чешуи. Рядом стояла бутыль темного стекла. Ноэль поднес к носу тугую пробку. Терпкий, тягучий аромат, скорее кислый, чем сладкий. Значит, у них появился алкоголь. Он сделал глоток, поморщился, тут же занюхал рыбиной. Следующий свой глоток он сделает только если ему приставят нож к горлу. Оценив, что багровая жидкость плескалась на дне, Ноэль задумался, какое горе должно быть у человека, пившего эту дрянь.

Съел рыбу. Вспомнил, как голоден. Нашарил в шкафу краюху хлеба и, жуя, поплелся в сарай. Как он и думал, протянутую меж балок веревку приятно оттягивал рядок разноперых рыбок, сухих и шершавых. Прикончив все это, он захотел кофе, которым уж очень явственно пахло в районе полки у окна.

В желтом холщовом мешочке и вправду были кофейные зерна; не найдя кофемолки, да и в любом случае, не собираясь шуметь, он раздавил зерна ножом и кинул эту грубую смесь в кипяток. Соленый вкус рыбы смешался с будоражащей крепостью кофе, на мгновение погас в этой горечи, но, стоило эльфу сделать глоток, как он тут же возвращался. Не самое лучшее сочетание, но ему это придало уверенности. В конце-концов, он все еще оставался неплохим бойцом, опытным и удачливым. Он сказал пироманту, чтобы о их битве с Сильвером никто не знал. Почему-то победа над ним казалась Ноэлю чем-то постыдным, чем не стоит гордиться. И все же он гордился. Нехотя, как соленый вкус рыбы, зная, что уже не к месту, каждый раз накатывал после кофе.

Он достал из сумки то, из-за чего лишился двух друзей и двух месяцев времени. Изящный сосуд, воздух вокруг которого едва слышно звенел, казалось, пел на языке воды, что постоянно текла по его ножке, играла в нем.

Он думал, что это, должно быть, походило на первый прием наркотиков. Страх, что не сможешь удержаться от второй дозы, граничил с вызовом самому себе. «А смогу ли я, вспомнив все, остаться тем же человеком? Сильвер точно смог». О да, в этом Ноэль не сомневался. Он крепко взял артефакт двумя пальцами, как бокал с вином, поднес к губам, которые еще пылали от кипятка. Приятная свежесть, прохлада, покой.

Мозг обожгло видением: он пронзает мечом орка, отпихивает его; спотыкаясь, орк валится на сенный тюк, возле бледной девочки с окровавленными ногами.

Его взор, упавший на нее, тут же застилают слезы. Он оборачивается, видит спины удаляющихся фигур, синекожих в свете луны. Слышит всхлип — на земле лежит еще одна девочка, зеленокожая, ничем не отличающаяся от той, в сене. Из раны на шее толчками бьет темная кровь. Он падает возле нее, лохмотьями, в которые она была одета, прижимает зияющую расщелину плоти. Ее лицо, ее маленькое невинное лицо тоже пересекает полоса, глубокая, с наплывшей кровью, пологом стекавшей вниз. Он пытается прижать и эту рану, но как, как?!

Она смотрит в глаза: уголок рта нервно подрагивает; она не плачет, а его горячие слезы падают ей на лоб. Она хочет что-то сказать, кровь пузырится у губ; «тепло» — интуитивно угадывает он, не зная орочьего.

«Молчи, молчи!» — заклинает, просовывая руку под маленькую головку, поднимая, прижимая к себе, убаюкивая. «Молчи, молчи… прости». Целует ее в соленый от собственных слез лоб, чувствует, как она вся вздрагивает, бледнеет. «Черт… Да что же… что же это такое. Кто-нибудь…» — говорит он сквозь стиснутые зубы, словно не в силах не разделить свою боль с окружающей темнотой, окутавшей их маленькие фигурки.

Она вдруг слегка толкает руками, он отстраняется от нее, чтобы видеть лицо. Вымученное, объятое страхом, и все же с улыбкой на разорванных губах. Она смотрела на него, и в глазах ее не было ни капли ненависти.

Почувствовал, как она сцепляет за его спиной руки; прижалась к груди. А он содрогался от рыданий и гладил, гладил ее непослушные волосы, слипшиеся от крови. Хватка ее слабела, пока наконец пальчики не разомкнулись, а едва уловимое движение груди не погасло. Мертва.

Он никогда не сможет сказать, сколько так просидел с ее трупом, зарывшись в копну непослушных волос и сжимая хрупкое тельце, чувствуя, как по груди за пазухой медленно стекает ее кровь. Кровь на его руках.