Песня Сольвейг Лежу, зажмурившись, в пустынном номере, а боль горчайшая, а боль сладчайшая. Меня, наверное, внизу там поняли — ну не иначе же, ну не случайно же. Оттуда, снизу, дыханьем сосен из окон маленького ресторана восходит, вздрагивая, песня Сольвейг. Восходит призрачно, восходит странно. Она из снега, она из солнца. Не прекращайте — прошу я очень! Всю ночь играйте мне песню Сольвейг. Все мои ночи! Все мои ночи! Она из снега… Она из солнца… Пусть неумело и пусть несмело всю жизнь играют мне песню Сольвейг — ведь даже лучше, что неумело. Когда умру, — а ведь умру я, а ведь умру я — уж так придется, С такой застенчивостью себя даруя, пусть и под землю она пробьется. Она из снега… Она из солнца… Пусть, заглушая все взрывы, бури, всю смерть играют мне песню Сольвейг, но это смертью уже не будет. 1960, Тбилиси «Есть пустота от смерти чувств…» Есть пустота от смерти чувств и от потери горизонта, когда глядишь на горе сонно и сонно радостям ты чужд. Но есть иная пустота. Нет ничего ее священней. В ней столько звуков и свечений. В ней глубина и высота. Мне хорошо, что я в Крыму живу, себя от дел отринув, в несуетящемся кругу, кругу приливов и отливов. Мне хорошо, что я ловлю на сизый дым похожий вереск, и хорошо, что ты не веришь, как сильно я тебя люблю. Срываю розовый кизил с такой застенчивостью жадной. Вот он по горлу заскользил, продолговатый и прохладный. Лежу в каком-то шалаше, и на душе так пусто-пусто, и только внутреннего пульса биенье слышится в душе. О, как над всею суетой блаженна сладость напоенья спокойной светлой пустотой — предшественницей наполненья. 1960, Коктебель Петухи
Кричат у моря петухи, бряцая крыльями над Крымом. Они кричат – и этим криком дач сотрясают потолки. Они велят шуметь и цвесть и все для этой цели будят, они зовут к тому, что будет, благословляя то, что есть. Что есть, что будет у меня? Не знаю этого детально, но для меня одно не тайна в начале и на склоне дня. Среди неглавных мук и ласк ты – ласка главная и мука, моя измученная муза с кругами темными у глаз. Любим ли я тобой? Любим, но как-то горько и печально. Ты смотришь на меня прощально, как будто стал совсем другим. Я изменяю, не любя, тебе с подобьями твоими. Твое приписываю имя так непохожим на тебя. Но, с болью видя эту ложь, без громких слез, без нареканий, коленки обхватив руками, меня, как девочка, ты ждешь. Как обратить твое «прощай» в простое утреннее «здравствуй»? Будь не застенчивой, а властной, и требуй, а не вопрошай! Пускай измен моих не счесть, пускай меня с усмешкой судят, ты для меня и то, что будет, ты для меня и то, что есть! Кричат у моря петухи, велят вставать и одеваться. Они зовут не поддаваться, оставив трусам поддавки. Сигналы вечные вокруг. Они зовут ко взрыву сонности, будь это сонность нашей совести иль сонность разума и рук. Спасибо, жизнь, за крик зари, за петухов твоих упрямых! Куда б себя я ни упрятал, они разбудят изнутри. Благодарю тебя за сны, благодарю за пробужденья, за горькие предупрежденья, что были мне тобой даны. За столько всяческих грехов и все же – за твою безгрешность, за море, за его безбрежность, и еще раз – за петухов! 1960, Коктебель Ограда |
