Сон в африке Мне снится этот дальний человек. Он от меня тебя уводит, дальнюю, за джунглями, за дюнами и дамбами, за тысячами тысяч разных рек. Исполненный неправой правоты, тебя ведет он за собою следом, и, словно заколдованная, ты идешь за ним под мокрым русским снегом. Что делать мне с тобой? Я разложу на берегу, где зной и только плески, из кожи крокодиловой джу-джу и буду колдовать по-тоголезски. Но как мне, как приворожить тебя? Какого цвета дымом или знаком? Не знаю я. Плохой я, видно, знахарь, как ни колдую, сам с собой темня. О, колдуны, седые колдуны на шкурах антилоп в белесых пятнах, ее глаза, как ваши, холодны, и действия, как ваши, непонятны. Колдуньи неподвластны ворожбе. Но он околдовал ее, тот дальний. Вы помогите ей, многострадальной, ко мне вернуться и к самой себе. О, идолы, владыки древних джунглей! Базальтовые головы склоня, молитвою возвышенной и жуткой молитесь за нее и за меня. О, звери джунглей — обезьяны, тигры, ручные дети Африки родной, рядами на колени встаньте тихо, просите, чтоб она была со мной! Но ты уходишь с человеком тем среди московских, так недостижимых снижающихся медленно снежинок, и в них ты растворяешься, как тень. Уходишь ты. Твои глаза — две тайны. Ты, ледяная вся, идешь в снегу. Всей Африкой дыша, тебя оттаиваю и все никак оттаять не могу. 1960 Кровать
Эта кровать была когда-то модной и ослепляла всех конструкцией мощной — подобие античного портала из дьявольских пружин, шаров металла… Кровать была когда-то к свадьбе куплена и стоила, наверно, деньги крупные. Кровать свою хозяйка обожала. Она любила здесь и здесь рожала. Но дочка выросла и вскоре замуж выскочила и про кровать иное мненье высказала. Муж тоже молод был, а все, что молодо, старается по-новому быть модно, — и рядом с вырезками из журнала «Польша» кровать, конечно, выглядела пошло. Кровать им жить своим присутствием мешала! Ее четыре полновесных шара на легковесной современности приметы взирали, как враждебные планеты… О те шары, надменные, литые! Тогда пошли на хитрость молодые. Старуху как-то днем из дома вытянули, кровать сломали и на свалку выкинули Пришла старуха, выронила сумку. В глазах ее застывших было сухо, но что-то было в них тоскующее, страждущее и что-то без названья, очень страшное. Ты не жалеешь, молодость, за модностью того, что было тоже чьей-то молодостью. Но, может, мебель, на сегодня стильная, покажется потомкам тоже стыдною? Мне рассказали, что ночами медленно старуха бродит среди стильной мебели, в руке сжимая дорогую малость — один из тех шаров — все, что осталось. 1960 «Эта женщина…» Эта женщина любит меня, но канаты к другому не рубит. Эта женщина губит меня тем, что любит она — как не любит. Ей работа моя чужда. Ей товарищи мои чужды. Не скажу, что это вражда. Ведь вражда — это все-таки чувство. Просто ей все равно, все равно! Это детская — что ли — жестокость. Ну а сколько ей богом дано: и талант, и редчайшая тонкость! Необычны и странны черты. Вдохновенно лицо ее выдумано. Только бог ей не дал доброты, — поленился на старости, видно. Что ей строгих товарищей суд! Черт возьми — она самородок! И ее, восторгаясь, несут пароходы и самолеты. Если боль или радость вокруг — ничего она знать не хочет. Если мать больна или друг — так же звонко она хохочет. Но когда-нибудь в тишине, вынимая устало сережки, вдруг припомнит она обо мне, и глаза ее станут серьезны. Загрустит, головенку склоня. Пусть грустит — ее не убудет. С этой женщиной у меня никогда ничего не будет. 1960 |
