1960 «Все гогочут, все шутят и шутят…» Все гогочут, все шутят и шутят, все стремятся забиться в уют, анекдотят и песенки крутят, телефоны записывают. Может, взять бы и мне телефончик, сознавая общественный рок, вон у той, что, сияя, как пончик, так и просится радостно в рот? Но в последнее время мне снится, что оборваны все провода и нельзя ни к кому дозвониться никогда, никогда, никогда. Не с того-то ли мы, не с того-то так бросаемся в гогот и шум и заемным умом анекдотов заменяем свой собственный ум? Есть же что-то в душе у любого, снится что-то любому во сне… Где оно, не словечко, а СЛОВО, да такое, чтоб вздрогнули все? 1960 «Когда мужики ряболицые…»
Когда мужики ряболицые, папахи и бескозырки шли за тебя, Революция, многие шли бескорыстно. Иные к тебе привязывались преданно, честно, выстраданно. Другие к тебе примазывались, — им это было выгодно. Игра была грубая, наглая, и появилась в истории фигура, очень им надобная: мальчик «чего изволите?». Мальчики эти самые, способные-преспособные, пальчики свои сальные к нашим древкам приспособили. Они, изгибаясь, прислуживали, они, извиваясь, льстили и предавали при случае — это вполне в их стиле. Гладеньки, бархатисты, плохого не порицали, а после — шли в бургомистры, а после — шли в полицаи. Я знаю эту породу. Я сыт этим знаньем по горло. Они в любую погоду такие, как эта погода. Пусть у столов они вьются, стараются — кто ловчее. Нужны тебе, Революция, солдаты, а не лакеи. Улыбка лакея приятельская — он все, что угодно, подаст. Душа у лакея предательская — он все, что угодно, продаст. Ершистые и колючие, сложна ваша участь! Порою обиды горючие терпели вы за колючесть! Вы столько обид получали, столько на вас плели! Но шли вы куда — в полицаи?! Вы в партизаны шли! Мне еще много помучиться, но буду тверд до конца, и из меня не получится вкрадчивого льстеца. Излишне меня обижают, но это не страшно мне. Излишне меня обожают? И это не страшно мне. Не страшно, что плохо любится, что грустен, как на беду, но страшно, что Революцию хоть в чем-нибудь подведу. Я верю — она очистится от плах в кровавой росе. Но вдруг и она — гильотинщица, и даже страшней, чем все? 1960 «Не писал тебе я писем…» Не писал тебе я писем, но не выдержал – пишу. От тебя я стал зависим и пощады не прошу. Меня сделали счастливым от негаданной любви твои серые с отливом, непонятные твои. Может, этого не надо — что-то следует блюсти. Может, будешь ты не рада — так, пожалуйста, прости. Но такое уж тут солнце, что с собой попробуй сладь! Но такие уж тут сосны, что в письме хочу послать! Я живу в Бакуриани. Сладко щурюсь после сна. Над горами, бугорками вышина и тишина. По дороге санки катят — сколько детства в бубенцах! А задумчивые капли у сосулек на концах. «МАЗы» буйволов шугают. Пахнет дымом… День настал. И по улицам шагают горнолыжники на старт. Я люблю их резкость, жесткость, если кто-то не о том, и застенчивую женскость в чем-то, очень дорогом, и отлив их щек цыганских, и шершавость смуглых рук, и ботинок великанских полнокровный, крупный стук. Вот приходят они с трассы, в душ, усталые, идут, и себя, бывает, странно победители ведут. Кто-то, хмурый, ходит грузно — ногу парень повредил, ну, и выигравший грустен — видно, слабо победил. Это мне понятно, ибо часто, будто нездоров, я не выглядел счастливо после громких вечеров. Кто-то, ласково подъехав, мне нашептывал слова, что еще одна победа… А победа-то – слаба! Ты – мое Бакуриани, так случилось уж в судьбе! Мои грусть и гореванье растворяются в тебе. Я люблю тебя за гордость, словно тайную жену, за твою высокопарность, вышину и тишину. Спит динамовская база. Чем-то вечным дышит даль. Кто-то всхрапывает басом — снится, видимо, медаль. Выхожу я за ворота. Я ловлю губами снег. Что же это за морока — спать не может человек! Я на снег летящий дую, направление даю, потихонечку колдую, дую в сторону твою. Снег, наверно, полетел бы, да не может он лететь! На тебя я поглядел бы, да не следует глядеть. Это вроде и обидно, только что в обиде быть! Мне не надо быть любимым — мне достаточно любить. И, любя тебя без краю в этом крошечном краю, я тебя благословляю и за все благодарю. 1960, Бакуриани |
