И это было прекрасно. Это было изумительно, ведь она не желала ему страданий — столетий осторожного молчания, вынужденной покорности и постоянной опасности; не хотела для него ничего подобного — для него и, пожалуй, вообще кого-либо, потому что даже представить не выходило, что должен был натворить человек, чтобы заслужить вот такую участь.

Это было чудесно… но как же (непонятно, и непостижимо, и несколько безумно, и) неожиданно.

По традиции. Как обычно — с Этельбертом Хэйсом.

— А… Архонтесса Любви? Вы встречали — её?

Он действительно улыбался часто: слабо, но вполне ясно и красноречиво; да как же она умудрялось-то — не замечать? Или глаза и голова всё же не отказывали ей целиком, просто (Не-)Хранитель обязан был Университет пугать, а потому никак не мог, упрямо не позволял себе — его полюбить и быть честным внутри его стен?

(Помнил ли Хэйс, что сейчас не находился под защитой Купола Безмолвия? И что же — неужели доверял?

Или справедливо думал, что утверждения Иветты Герарди — если они прозвучат — вес будут иметь крайне малый и легко… развеются пеплом?).

— Её сильнейшество Кардицелла… Знаете, я, признаться, удивлён, что вы сначала спросили о моём повелителе и только потом — о ней. Обычно о ней люди спрашивают в первую очередь.

«Зря удивляетесь. Ваш повелитель для меня всего лишь более актуален: будь вы Приближённым Любви, я тоже в первую очередь спросила бы о Кардицелле».

— Конечно, встречал — и даже помню, как встретил впервые. Тогда я ещё был… неопытным; не привыкшим к оплотской жизни — его сильнейшество представил мне, собственно, её сильнейшество Кардицеллу, и я, как последний дурак, стоял столбом и невежливо пялился. Никак поверить не мог, что воочию вижу — Архонтессу Любви. Она в ответ смотрела насмешливо, — не обидно, скорее… с привычной иронией — а затем сказала: «Да-да-да, мальчик, Архонтесса Любви. И лучше бы тебе, во избежание разочарований, сразу же уяснить: Архонтесса, а не воплощение». И она права, Кардицелла Светлая, Кардицелла Стальная: она и впрямь является Архонтессой Любви, а не её воплощением.

«И означает это… что именно?»

— Всем Архонтам, эри, свойственно презрение к любым условностям. Не все его демонстрируют, однако чувствуют, поверьте, все. И приоритеты свои выстраивают, исходя из этой предпосылки. И её сильнейшество Кардицелла, при всей её искренней любви к людям и миру, исключением не является.

Интересно, он сам-то понимал, насколько туманным, расплывчатым и откровенно мутным, а потому — закономерно пугающим, было словосочетание «презрение к любым условностям»?

Впрочем, да, это же Этельберт Хэйс — мастер смертоносной тактичности и сомнительных формулировок; разумеется, ничего он не понимал.

Однако почему-то был готов терпеливо и развёрнуто — пусть и не всегда вразумительно — отвечать на вопросы, и одна деталь волновала Иветту уже очень давно: она была мелкой, незначительной, наверняка смешной и вряд ли впечатляющей, но всё же, всё же…

— Слушайте, почему шестнадцать Архонтов и Архонтесс обычно обозначаются, как шестнадцать Архонтов?

Оплоты Архонтов, заветы Архонтов, решения Архонтов и — будь она проклята — Воля Архонтов при том, что семеро (семеро? Гордость, Надежда, Любовь, Покой, Удивление, Ярость и Уверенность — да, семеро) из шестнадцати являются Архонтессами.

Как-то… ну… странно, разве нет?

Хэйс, очевидно, считал иначе, потому что только пожал плечами:

— Банальное удобство. Говорить, например, о Воле Архонтов…

Конечно, ну конечно же, ты тоже о ней вспомнил — а можно, пожалуйста, о ней не говорить?

— …быстрее, чем о Воле Архонтов и Архонтесс. Сами же они в принципе не придают особо значения собственным наименованиям; тем более — конкретно этому. Архонт легко может превратиться в Архонтессу и наоборот, и оба варианта ими видятся как… условность — в итоге люди сократили шестнадцать Архонтов и Архонтесс до шестнадцати Архонтов, только и всего.

И что-то подобное Иветта и подозревала, но тогда…

— Тогда возникает вопрос, почему разделение на Архонтов и Архонтесс вообще существует.

И Хэйс внезапно показал новый голос — тон «Я позабавлен и одобряю»:

— А вот это, эри, вопрос… любопытный. В исходной версии языка Создателей рода не было у пяти слов: «жизнь», «смерть», «время», «космос» и «Создатель». Затем к ним добавилось шестое слово — «Архонт»; а затем, спустя примерно столетие после Исхода, возникла форма «Архонтесса» — основная версия возникновения заключается в том, что придумали её Приближённые Любопытства. Первый Архонт Любопытства, его сильнейшество Намигур, менял пол очень часто — его ученики, опять же, для удобства, изобрели слово «Архонтса», чтобы между собой обозначать, говорить сегодня следует «о нём» или «о ней». «Архонтса» закрепилась за женской ипостасью потому, что до принятия Трона его сильнейшество Намигур был мужчиной — будь он женщиной, всё сложилось бы иначе: сегодня мы называли бы Архонтов Архонтессами, а Архонтесс — Архонтами. Но история не знает сослагательных наклонений: Намигур был мужчиной, слово впоследствии немного преобразовалось, и теперь всё работает следующим образом. Вы, не-Приближённые, называете Архонтами тех, кто предпочитает мужскую форму, либо меняет её часто, как, например, его сильнейшество Кестамори. Он, продолжая традицию, регулярно переходит от Кестамори к Кестаморре… О-Эр-Эр-Е… и обратно — вы не можете знать, кто он сегодня, и называете его «его сильнейшеством Кестамори». Мы, Приближённые, придерживаемся этих же определений, если разговариваем с вами или сами не знаем, в какой ипостаси находится в данный момент его сильнейшество Кестамори. Соответственно, те, кто предпочитают форму женскую, называются Архонтессами. Я… доступно объясняю, эри? Скажите, если вам что-то неясно — я повторю или попробую объяснить иначе.

Да… всё вполне ясно — чего ж непонятного? Если «в основном мужчина» или «а кто его знает», то Архонт — если «в основном женщина», то Архонтесса; для не-Приближённых «а кто его знает» равняется «в основном мужчине», что иронично, учитывая «основную версию возникновения альтернативного слова» — и как уж вышло, так Архонт(есса) в историю и входит.

Всё более чем прозрачно.

— Всё хорошо, ваше преподобие: всё ясно.

— Хорошо. Крайне интересно здесь то, что после «Создатель» аналогично разделилось на «Создателя» и «Создательницу»; а ещё позже в языке Создателей полами обзавелись и остальные изначально «бесполые» слова. Однако во многих других языках четверо из «бесполых» слов так и остались «бесполыми» — например, в вашем, эри. В ирелийском.

И Хэйс был… совершенно прав.

В ирелийском слова «жизнь», «смерть», «время» и «космос» и вправду склонялись и согласовывались как исключения.

Она… никогда не задумывалась об этом — или, возможно, задумывалась: когда-то очень давно, в глубоком и беззаботном детстве — вероятно, она даже знала, вот только успела многократно забыть, а ведь…

— Это и впрямь крайне интересно, ваше преподобие. Спасибо: теперь я понимаю, откуда взялись исключения.

И Хэйс улыбнулся польщённо и неожиданно широко — Неделимый, как же мало, оказывается, этому человеку нужно для счастья; да практически ведь ничего — и ответил:

— Не за что, эри. У вас есть ещё вопросы?

И зря: чудовищно и всепоглощающе зря по причине, которая должна была быть очевидной.

Есть ли у меня вопросы? Да, ваше преподобие, есть: тысячи, миллионы, миллиарды — и вы столько же раз пожалеете, что связались со мной, ведь умные из них — единицы; и понятно, что мне будет интересно и хорошо, а вот что вынесете вы — правильно: ничего; бегите, забудьте моё имя и в особенности — фамилию и перемещайтесь, как можно дальше; куда-нибудь, где вас оценят по достоинству, вам нечего делать здесь, на Каденвере, где никто за вашей одеждой, и вашим титулом, и вашими полномочиями не увидит вас, Этельберта Хэйса…