Или, наоборот, надо было — поставить звукоизолирующий купол.

(Так кто ж теперь виноват-то, кроме вас самих?).

— О! Дерзновенная молодость! Счастливо приветствую — очень-очень рад вас видеть! Как поживаете вы в эти последние дни последнего месяца осени?

Последние дни… последнего месяца…

Неделимый. Интересно, он ещё витиеватее выразиться мог? Чем его просто «последние дни осени»-то не устроили?

(И кстати, это что, пончо? Вместе с расширяющимися от колен штанами? Серьёзно?!).

Печальное пончо. С брюками-клёш. И остроносыми туфлями.

Хорошо, ладно. Бывает. Почему нет? В конце концов, каждому — своё.

— Добрый вечер, ваше преподобие. Спасибо, хорошо… Кто это был?

Некоторым, например — непроходимая глупость.

«Идиотка, какой смысл, вот зачем — ты же и сама прекрасно знаешь, кто это был».

— Это? Живейшая Эльвира; Эльвира Цольгерг — Приближённая Вины. Прозванная «Бессердечной», и зря, ох как же зря-я-я-я. Мой вам совет, саринилла, не разбрасывайтесь подобными кличками — некрасиво это, и ничем хорошим не кончится… ни для кого.

Знала — однако не в таких… пугающих подробностях. Без откровенно ужасающих деталей.

(Ведь какой бы — действительно — некрасивой эта кличка ни была, она же не на ровной глади возникла, верно? Не просто же так к человеку прилипла и приклеилась характеристика… бессердечный.).

(И кого приблизил к себе его сильнейшество Ферион? Кого видел он, принимая решение: ещё не обозванную или уже наречённую?).

— И… что Приближённая Вины делает на Каденвере?

«Разве он — не ваша вотчина? Не придаток к Оплоту Печали?»

— А Приближённые Вины куда хотят, туда и идут — и нет им судей, кроме одного-единственного, — усмехнувшись, Тит Кет скрестил руки на груди и, чуть опустив голову, насмешливо протянул: — А чего вы беспокоитесь, драгоценная? Неужто у вас совесть… нечиста?

Иветта, моргнув, в ответ на него уставилась — неблагосклонно, неодобрительно и наверняка тяжело; не самый вежливый отклик, конечно, но ничем другим разум её снабдить не соблаговолил.

«Ну и зачем спрашиваете? Сами ведь знаете, что нечиста».

И причина для беспокойства у неё имелась — объективная, как существование мира.

Ощутимая, как гладкость узкой склянки, спрятанной гораздо хуже, чем казалось и верилось.

Какое-то время они молча смотрели друг на друга, и Тит Кет (что удивительно) отвёл глаза первым — а затем, вздохнув и опустив руки, сказал:

— Утопите свои волнения, саринилла, они напрасны: не за вами наблюдают глаза его справедливейшего сильнейшества, а за нами. Избранники его желают удостовериться, что это мы тут никаких законов не нарушаем да полномочий не превышаем. И предвижу я, что их нынешний визит — первый, но не последний, и никуда-то от них никто не денется. Здесь мы… как там у вас говорится?.. здесь мы все — на одном корабле.

Потом он вздохнул ещё раз — и ещё тяжелее, чем прежде — и добавил:

— И оно, конечно, разумно, спорить не хочу и не стану… Но безрадостно — безрадостно и, признаюсь, обидно.

Странным он был, Приближённый Печали Тит Кет — и тоже формулировки выбирал очень своеобразно; Иветта происходящее назвала бы скорее лицемерием, дикостью и тушением пожара с помощью магического огня.

У избранников Архонтов, как показывали хотя бы нынешние «интервенция и интернирование», отношения с законом было особыми, у самих Архонтов — бесцеремонными, а у его сильнейшества Фериона, «справедливейшего из шестнадцати» — откровенно панибратскими. И Бессердечной, спросившей у коллеги: «Кто следит за вами?» — вообще-то не помешало бы также спросить у самой себя: «А кто следит за Приближёнными Вины?»

И она, и Тит Кет — вместе полюбовались бы на ответ — которого очевидно нет.

Ха-ха-ха-ха. Ха. Ха.

Смешно. Уморительно. Прямо-таки анекдотично, не правда ли?

Его преподобие же к «гостям» отнёсся с крайне загадочным принятием; и нехорошо (неправильно и отвратительно) бить, тем более — битого, тем более — по свежему синяку; но настроение ведь уже было испорчено «на декаду как минимум», так что…

— А… Простите… А что такое ДТП?

Устыдилась Иветта немедленно: несчастный Тит Кет передёрнулся и скривился, будто бы ему в рот запихали целую охапку лимонов, на которые у него, ко всему прочему, была аллергия, как у неё — на кокосы.

— Эх, да что ж такое, — всплеснув руками, пробурчал он. — И вы, саринилла! Многое, ох многое я бы отдал, чтобы никогда больше эти три буквы не слышать и вообще о них не знать.

«И я, ваше преподобие. И я. Извините».

(А вот звуконепроницаемый купол поставить забыла или не посчитала нужным — не она. И не она назначила Любопытство одним из шестнадцати столпов, на которых будет держаться — и теперь держится — целый мир.).

— ДТП, драгоценнейшая — это Дело Третьего Поколения. Дело гнусное, жуткое, грязное и мерзкое — тошнотворное дело, которое кардинально изменило Оплот Покоя; и больше я вам, дерзновенная, ничего не скажу. И никто не скажет, так что лучше не спрашивайте — ничего-то полезного али приятного не вынесете, только людей зря опечалите. А оно вам надо? Нет, ничуть оно вам не надо.

Пожалуй, да: ничуть, нисколько, ни капельки, ни на полволоса и никак не надо.

Не надо, конечно, совершенно — но Неделимый помилуй, да что у них там творилось-то?

Иветта никогда раньше не слышала о Деле Третьего Поколения; Оплот Покоя же очень и очень долго являлся домом старейшего из сильнейших, и лишь семь лет назад первый Архонт Покоя Нершен уступил Трон второму Архонту (точнее, второй Архонтессе) Юливенне — как всегда, добровольно, и не было сделано никаких громогласный заявлений; Покой, если подумать, в принципе звучал лишь в Волях, в остальном же он выбирал даже не молчание, а абсолютную немоту, и не за что было проклинать — его избранников…

(Какого поколения? То есть поколения кого? И почему именно третьего? Хотя бы — какой век?).

То Альс, то Ентроко; то Дар-Аниян, то Пепельная Пустыня, то ДТП, и Архонты — один другого скрытнее; да что, что, что жезаставляло людей соглашаться на Приближение?

(И сколько было Пришибленных сейчас, в тысяча двести девяносто втором году от Исхода Создателей? Оплоты, разумеется, не сообщали точных чисел.).

— Увы, долго ещё будут аукаться всем эти три проклятые буквы… Сожалею, милейшая саринилла Герарди, но я вынужден вас оставить: я тоже слышу зов — пусть не долга, но важных обстоятельств. И обещания — дал я одно, и надо бы мне его исполнить; обязательно надо, Создатели милостивые, хорошо, что вспомнил. Счастья вам, дерзновенная. И не бойтесь Вины: тени её ищут здесь преступления, так что им — до мелких проступков?

«А грань прокладывает и определяет… кто?»

Впрочем, ему в любом случае было виднее, чем ей.

— И вам счастье, ваше преподобие. Пусть обстоятельства станут лучше.

«Пусть не будет у вас, опечаленного, повода отчаяться».

Иветте действительно искренне нравился Сценический Приближённый по имени Тит Кет: он был во всём настолько слишком, что казался нереальным и потому безопасным; забавным в своём многословии, эксцентричным — в выборе одежде, интригующим как человек и приятным — как собеседник.

Доброжелательным, несмотря на… некоторую слепоту по отношению к окружающей Оплоты жути.

(И если загадочное ДТП считал мерзким даже он — каковым же оно было в действительности?).

Титу Кету хотелось верить — и не находилось оснований не верить, ведь претензию высказали — ему, сомнения предъявили — ему и настроение испортили — тоже ему (причём дважды; ещё один проступок на уже нечистой совести), и не были упомянуты ни жители Каденвера в целом, ни Иветта Герарди в частности, а значит, ей и впрямь, скорее всего, не угрожала никакая вина кроме внутренней.

(Которая была не особо-то сильна — в отличие от.).

Продержалась благословенная иллюзия лишь два дня: Приближённые Вины вызвали переполох и тихую панику, однако по поведению почти не отличались от своих печальных собратьев — то есть они постоянно куда-то спешили и совали носы во все щели, однако делали это ненавязчиво: держась на расстоянии, не приставая к людям и не вызывая разрушений; будь они одеты в серое, а не чёрное, Иветта не отличила бы их от тех, к кому успела привыкнуть, и всё было бы замечательно.