Забыла, где находится: вздрогнув, испуганно бросились врассыпную обречённость, отторжение, уже привычный страх и нелепое, инфантильное желание упрямо отмолчаться — начали бежать, но не успели спастись; их перемолола в пыль взревевшая, взвившаяся, восставшая из пепла последних дней и мгновенно захватившая абсолютно всё ярость.

Бесконечное, безудержное, граничащее с безумием бешенство.

Потому что как?

Да как, как, как можно было — не понимать?

Как можно было сидеть и…

Как можно было быть Этельбертом Хэйсом?!

— Может. Как раз потому. Что у вас есть коллеги — мастера гинекологии? — «Конечно же, есть, кто бы сомневался, что они есть». — Которые могут решить, что будет забавно… как там это?.. «обрюхатить» студентку? А у других, может, со знаниями хуже, но силы — более чем достаточно? — «И уничтожение той же внутриматочной петли для них — дело одного жеста». — Может, потому что вы в любой момент можете изменить закон, как вам захочется? Или просто на него наплевать? Как и остальные? И случаются… осечки, и если вы захотите, то никакого специалиста никто не найдёт? Если вы так уж любите историю, вспомните Вирдан, Лимертаил и Хар-Лиот! В которых тоже были… специалисты, ну и кого это спасло?!

Кого это спасло тогда и кого спасёт — теперь?!

Под конец Иветта практически кричала, а высказавшись… неожиданно пошатнулась.

Да при чём тут вообще — специалисты?

Неожиданно потому, что она не помнила, когда и как оказалась на ногах — не осознавала, что, оказывается, стоит.

Неделимый. Как же я устала.

Она разжала кулаки. Села обратно на кровать. Глубоко вдохнула и выдохнула. И посмотрела на Отбитого Хэйса.

Который… если бы речь шла о ком-нибудь другом, то можно было бы сказать «который выглядел так, словно его ударили».

Он сидел, замерев и выпрямившись чересчур, прямо-таки неестественно; его глаза расширились, рот — приоткрылся, а лежащие на коленях руки — напряглись; кажется, он даже побледнел, хотя в его случае утверждать что-либо было тяжело: «белое» не особо-то отличишь от «чуть более белого».

Он смотрелся жутковато, а смотрел — в кои-то веки не морозно и давяще, а словно бы растерянно и с тревогой, к которой примешивалась обида… Да нет. Нет. Вряд ли — с чего бы вдруг.

Они оба снова упали в глубокую, вязкую, бездонную тишину: Иветта молчала, потому что добавить ей было нечего, да и пробуждение на проверку оказалось кратковременным и иллюзорным: ярость улетучилась так же стремительно, как и ворвалась, уступив Трон исходному болотистому опустошению; Хэйс же молчал…

Да кто ж, кроме Неделимого, знает, почему он молчал.

Наконец он, дёрнувшись, расслабил руки, вытащил из себя фонарный столб, тряхнул головой и по традиции разразился очередным вопросом:

— Эри Герарди, скажите… Кто-нибудь из моих коллег вас… к чему-либо принуждал?

Очередным феерическим вопросом.

Как насчёт того, что Приближённые коллективно принуждали её — а вместе с нею и всех остальных — оставаться на Каденвере, м-м-м? Не давали увидеться с семьёй, с друзьями, знакомыми и учителями; не позволяли дышать воздухом чужих стран и гулять по улицам других городов; запрещали уходить, лишили естественной, как свет Соланны, и такой же необходимой для нормальной жизни возможности вернуться домой — что, всё это уже не считалось?

Впрочем, Иветта помнила, о чём шёл разговор, и потому ответила только:

— Пока что — нет.

«Догадываешься, какие слова здесь ключевые, непонимающий ты наш?»

Хэйс поднял руку, с силой сжал пальцами переносицу, а затем неожиданно встал. Дошёл до входной двери — вернулся к стулу; дошёл до шкафа — развернувшись, направился к окну, немного в него посмотрел и ещё раз прошкандыбал до двери; в конце концов, опять добрёл до стула и снова на него сел — прямо и положив руки на колени.

Смотрела на него Иветта с одной-единственной заторможенной мыслью: «Да что с тобой не так-то, вот правда?»

Серьёзно: что с ним было не так?

— Во-первых, вы, эри Герарди, переоцениваете имеющуюся у меня власть. Я не имею права по собственному желанию изменять законы Каденвера, особенно в сторону ухудшения качества жизни. Этого не одобрит ни его сильнейшество Ирлинц, ни его сильнейшество Ферион — их неодобрение же приведёт к отмене моих решений и моей отставке. И, естественно, ухудшению качества уже моей жизни. И всё это также относится ко всем моим коллегам.

«К ухудшению качества уже его…»

Неделимый помилуй, Отмороженный Хэйс что… только что пошутил?

Точнее, конечно, попытался: шутка вышла откровенно средненькой, если задумывалась вообще — честное слово, творящееся в его голове являлось загадкой из загадок, но тем не менее — надо же.

И Отмороженным человеческое, оказывается, не чуждо.

(Ирлинц… Второй — нынешний — Архонт Печали, напоминание о котором ничуть не успокаивало и не утешало.

Исторически некоторые Оплоты обрели свою конкретную специфику: в Оплоте Надежды занимались в основном целительством, в Оплоте Стыда — материаловедением, в Оплоте Вины — законами, в Оплоте Любопытства — фундаментальными теориями, в Оплоте Удивления — зоологией, в Оплоте Сострадания — историей и социологией…

Некоторые — но не все.

Оплот Печали занимался непонятно чем, а его хозяин со странным именем был известен тем, что не был особо известен. Хотя являлся одним из старейших Архонтов с поистине выдающимся количеством Приближённых за спиной.

Конечно, все держатели Тронов предпочитали жить в тумане и тени, однако полотно тайны, в которое закутался Ирлинц, было особенно тёмным и прочным.

И с чего бы ему, семисотлетнему сильнейшему, думать о жителях какого-то там маленького, застрявшего в небе островка?).

(Да кто в здравом уме надеется-то — на Архонтов?).

— Во-вторых, при всём уважении… Вы имеете… очень странные представления о нас в целом и обо мне в частности.

Прищурившись, Отмороженный Хэйс неожиданно немного подался вперёд и продолжил как обычно ровно, но с каким-то ощутимым напряжением:

— Нашей задачей, эри Герарди, является исполнение Воли Архонтов и поддержание порядка на Каденвере. Если — если — с вами или с кем-то, кого вы знаете, случится то, чего вы опасаетесь — приходите ко мне. Уверяю вас, виновный не увидит милосердия ни от меня, ни от его сильнейшества Ирлинца, ни от его сильнейшества Фериона — а пострадавшей будет оказана любая необходимая помощь. Специалистами высочайшей квалификации из Оплота Надежды. Вы меня понимаете?

Нет.

Нет, она не понимала.

Не понимала, как же всё так обернулось.

Не понимала, а где гарантии этих прекрасных слов.

Не понимала, что именно в данном случае подразумевается под «поддержанием порядка».

Не понимала, что ей в описанной схеме следует делать, если виновным будет являться сам Хэйс.

И не понимала, каким образом она к нему придёт, если в скором времени окажется либо в Ирелии, либо в Оплоте Вины.

Она… не понимала ни-че-го.

— Да, ваше преподобие.

Хэйс несколько секунд смотрел на неё с обжигающим, скручивающим, пронзительным вниманием, а затем покачал головой и откинулся на спинку стула.

— Эри Герарди, прошу вас, скажите мне честно… Вы изготавливали какие-либо яды?

Неделимый Всемилостивый, опять?!

Опять — это?

Да они же весь дом перевернули; всё, что было можно, отправили на проверку (теперь, кстати, ясно, какую, вот только всё равно не ясно, откуда вообще взялись-то подобные «подозрения»); и наверняка ведь ничего не нашли, потому что ну не было у неё никаких ядов, не было, не-бы-ло!

— Да не собиралась я никого убивать! Я даже не думала… Да с чего вы вообще так решили?!

Хэйс поднял правую руку: выставил её ладонью вперёд, и Иветта, подавшись назад, замолчала.

— Я не обвиняю вас в планировании убийства. Я… — он осёкся, отвёл взгляд в сторону, а затем снова посмотрел на неё и продолжил говорить медленно и тихо: — Я понял, что абортивные вы изготовили… на случай предполагаемой отчаянной ситуации, в которой они будут единственным выходом. Меня интересует, не изготовили ли вы яды — из тех же соображений. Для себя.