Но ни у кого (кроме, вероятно, Приближённых?) её не хватит, чтобы весь вечер освещать целый дом. Чтобы всю зиму его обогревать. Чтобы, наоборот, непрерывно охлаждать продукты — и этот список тянется бесконечно.

Рукотворные проводники являются истинным, активно изучаемым, развивающимся благословением, однако для управления ими всё равно требуется выразить намерение. Вообразить предмет выполняющим — или временно прекратившим выполнять — свою функцию и воздействовать на него.

Реализовать изменение.

Стоящую на столе лампу Иветта могла лишь накрыть плотной чёрной тканью, что вчера и сделала — не было у неё больше элементарной, базовой, обыкновеннейшей способности свет погасить.

У неё отобрали одно из самых естественных свойств человека, словно бы лишили зрения, обоняния или слуха; и как жить-то — калекой?

(Как люди, например, моются — в тюрьмах? В уборной Иветта воспользовалась водой из таза, стоявшего там, видимо, по предусмотрительной милости стражников; и пока что слабо пахла эвкалиптом и ландышем — только своими солями для ванн, которые, к счастью, были очень очищающими и стойкими… но всё же не вечными.).

Что ж. Скоро она это узнает — если повезёт.

Или узнает, что случается с приговорёнными Ферионом.

А может, не узнает ничего.

Время упрямо отказывалось поддаваться измерению: то неслось вскачь, то, стреноженное, ползло еле-еле; то вроде бы шло по прямой дороге, то неожиданно переносилось в густолесье; прыгало, взлетало, струилось ручьём, меняло форму и петляло — делало всё, чтобы отследить его было задачей невозможной.

А затем она стала просто ненужной: в комнату наконец-то вошёл Отмороженный Хэйс.

Не оборачиваясь, закрыл за собой дверь. Постоял. Изменяющим намерением перенёс и развернул стул. Сел — напротив, не удушающе близко, но и не достаточно далеко. И продолжил молчать и смотреть.

Иветта, выпрямившись и выдохнув, изобразила зеркало.

Она не желала ничего упрощать. Не собиралась сотрудничать — с ним.

«Чего ты хочешь от меня, а? Признания? Извинений? Попытки подлизаться? Истерики? Мольбы о пощаде? Перебьёшься — по каждому пункту».

На суде она расскажет всю правду в любом случае: своей стране — из уважения и желания быть понятой, Фериону — из-за банального страха и отсутствия выбора, а вот Отмороженному придётся перетоптаться: ничего она ему не должна и слишком много его было — везде; хватит с него, хватит — его, хватит глупостей, просто хватит; он ведь…

Он вообще-то выглядел… довольно странно.

Был запакован во вчерашнюю одежду: жакет, приталенный и длиннющий, доходивший чуть ли не до колен, где-то потерялся, но рубашка осталась прежней; — узкой, с высоким воротом — как и жилет со штанами, на пару узорами не расшитые, а словно бы изрезанные (может, это какая-то оплотская мода: печаль, мол, должна ощущаться как можно острее?) — всё казалось несколько жёваным, да и сам Отмороженный…

Тоже всю ночь не спал, что ли?

И поделом, конечно, хотя он-то — почему?

Наверное, они интересно смотрелись со стороны: абсолютно разные, но сходящиеся — в усталых мелочах, застывшие, молча пялящиеся друг на друга как последние идиоты; и так ведь уже было: в кабинете Хранителя происходило ровно то же самое, и теперь всё повторялось, опять — бестолково, снова — до крайности нелепо…

Играть в гляделки Отмороженному надоело первым.

— Вы ведь знаете, почему подобные составы запрещены?

«Отличный вопрос. Очень содержательный».

— Разумеется.

Честное слово, за кого он её принимал? Соответствующую историческую справку мог оттарабанить любой мало-мальски образованный человек.

Когда наконец утихла первая волна Разрывов, люди начали подсчитывать потери — и почти сразу же поняли, что они колоссальны: принято утверждать, что во Всепоглощающем ничто сгинула чуть ли не половина тогдашнего человечества. С проблемой нехватки населения столкнулись все без исключения страны; и в некоторых (в Теринции, в будущем распавшейся на Цесию и Авиру; Хегране, Ровуунне, Каликеде… и каких-то ещё) с ней решили бороться решительно и радикально: путём запрета абортов при условии отсутствия медицинских показаний.

С современной точки зрения подобный закон бессмысленен: в двенадцатом веке прерывание беременности разрешено, но происходит в единичных случаях — оно просто не нужно, так как существуют десятки доступных, надёжных и безопасных методов что женской, что мужской контрацепции.

(У самой Иветты, например, стараниями специалистов в полости матки была создана маленькая петля, не дающая яйцеклетке прикрепиться к стенкам, а также нормализующая менструальный цикл — для полной уверенности стоило хотя бы раз в два года посещать плановый осмотр, но в целом внутриматочные петли спокойно работают где-то пятьдесят лет.).

Существовали они и в начале века пятого, вот только в Разрывах вместе с остальными сгинуло и множество целителей.

Что толку от наличия методов, если реализовать их не может почти никто?

Понять тогдашних правителей можно, однако их решение было и неэтичным, и неразумным: люди упрямы и изобретательны, и потому глупо пытаться заставить их привести детей в мир, который они не считают того достойным.

(Люди изобретательны — на свою беду.).

Заново вошли в обиход способы контрацепции, используемые во времена Создателей, до Открытия Магии: отслеживание «безопасных дней», прерванный половой акт, льняные мешочки для членов — пути, разумеется, далеко не надёжные, но на подхвате стояли целители, количество которых постепенно увеличивалось.

В Теринции, Хегране, Ровууне и Каликеде рождаемость соседскую особо не превышала — зато женщины болели, становились бесплодными или же умирали, пытаясь прервать беременность «самопально».

(Говорят, некоторые убивали своих новорождённых детей — Иветта не хотела даже пробовать представить степень отчаяния, необходимую для подобного выбора.).

Спустя примерно двадцать пять лет практически повсеместно был принят закон прямо противоположный: ввиду очевидных рисков для здоровья и жизни запрещалось проводить аборты немагическими методами — магические же разрешалось реализовывать только людям, имеющим соответствующую квалификацию.

И этот запрет тоже был радикальным.

Так что да: разумеется, Иветта всё знала.

Дальше-то — что?

Отмороженный моргнул. Зачем-то перевёл взгляд на окно и посмотрел на улицу: Отбитый — на осень, Тёмно-серый — на серое; забавно, ха-ха-ха-ха…

Ха.

Затем он повернул голову обратно и выдал нехарактерно длинную для себя тираду:

— Тогда поясните, пожалуйста, зачем они вам понадобились. В данный момент на Каденвере находятся восемь с лишним десятков магистров медицинских наук — и девять из них являются мастерами гинекологии. Также ими являются и двое моих коллег-Приближённых — как видите, при необходимости нужного специалиста можно найти без труда. Так зачем вы решили нарушить закон, принятый ради вашего же благополучия?

Тираду настолько немыслимую, что Иветта растерялась — по-настоящему, полностью, честно растерялась, и смогла ответить на заданный вопрос только вопросом:

— Вы серьёзно?

— Прошу прощения? — в свою очередь изобразил зеркало Хэйс.

И уставился словно бы недоумённо — ещё бы глазами похлопал для полноты картины.

Потрясающе. Нет, правда — восхитительно.

Да он же и впрямь был Отбитым На Всю Свою Проклятую Голову.

— Вы серьёзно спрашиваете… зачем я сделала то, что сделала?

— Да. Я вас искренне не понимаю, но хочу понять. Я очень хочу понять, какими соображениями вы руководствовались. И потому прошу вас их мне пояснить.

Хочет он. Понять соображения.

Понять он хочет.

Очень хочет — понять.

И просит — пояснить.

Иветта неожиданно для самой себя проснулась — стремительно и болезненно резко.

И очнулась. И вскинулась. И выпустила из рук последние крохи хладнокровия.