— Не м-могу… знать!..

— Не можешь? — Наместник встряхнул его, как собака крысу. — Где он? Говори, скотина!

— Я! Я скажу! — отчаянно завопил кто-то. Один из заключённых, мелкий и плюгавый лагерный доносчик, кинулся вперёд и плюхнулся в грязь. — Я из четвёртого барака, господин мой! и Хрущ тоже там. Ржавый его разбудил, я не спал, я видел! Они о чём-то шептались, Хрущ ему потом что-то ещё на полу рисовал. Это ровно перед тем, как всё случи…

— Рисовал?! — Альбинос отшвырнул Карна в сторону. — Где ваш поганый барак, показывай, живо!

Дверь в барак слетела от пинка. Следом за наместником втиснулись солдаты с карбидными фонарями, и в бараке враз сделалось очень светло. Стремительным шагом наместник прошёл к указанному гамаку, где под одеялом свернулась неподвижная фигура — и отбросил одеяло в сторону.

В наступившей тишине кто-то из солдат шёпотом помянул Вечного, а перемазанный грязью Карн испуганно всхлипнул. В гамаке скрючился человеческий скелет — причём даже с виду очень старый: кости побурели от времени. Беззубый череп таращился провалами глазниц.

Наместник молча склонился над останками, взял скелет за левую руку и приподнял — на запястье блеснуло нечто плоское, будто металлический паук, впившийся в кости. Альбинос пригляделся, потом взглянул вниз: на грязном полу ещё можно было различить затёртые ногой следы рисунка.

— Мой господин, — осмелился подать голос Карн. — Что это?..

— А это картина преступления, — каким-то пустым голосом отозвался наместник. — Этот ваш Ржавый поговорил со стариком, и вызнал всё, что ему нужно. Помог ему лечь обратно в гамак, укрыл одеялом… — Он коснулся металлическими пальцами свёрнутых шейных позвонков скелета. — И сломал ему шею. Мгновенно и бесшумно; чистая работа. Ну, а затем устроил свой побег.

— Но почему кости?..

— Старик слишком зажился на свете, — непонятно проронил наместник. — Даже не представляешь, насколько.

— Нет… — пискнул доносчик откуда-то из-за спин солдат. — Я слышал немножко; он же обещал, что Хруща освободит!

— Он и освободил. — Альбинос накинул одеяло на кости и выпрямился. — Поднимайте по тревоге все лагеря. Высшая готовность! Пускай рассылают патрули, привлекают добровольцев — что угодно, но он не должен уйти. Передать в Острог срочную депешу: побег особо опасного заключённого. Живо!

— Ваше точнейшество, — уже за порогом барака догнал его Карн. — Всё будет исполнено! только… Осмелюсь спросить, этот Ржавый — кто же он на самом деле?..

Э́рцлав Ба́тори, наместник Северной провинции, взглянул на чиновника, будто впервые его увидел. Потом отвернулся и поднял лицо к небу, навстречу дождевым каплям.

— Враг государства, Карн, — бросил он. — Враг, который был опасен и прежде, а уж теперь опасен вдвойне. И если ты надеешься, что он утонет где-нибудь в болотах или попадётся на зубок местному зверью, и проблема решится сама… то надеешься зря.

Город Анкервилл расположился на дне узкой горной долины, взобравшись по склонам извилистыми улочками и гребнями крыш.

Долина, приютившая город, давала мало простора. Дальше к северу она сужалась в непроходимое ущелье, насквозь прорезавшее Закатные горы. Поэтому Анкервилл рос в основном ввысь: то и дело возводились новые этажи и мостки через улицы, а старые здания обрастали надстройками, как пни грибами.

Жители Анкервилла гордились двумя вещами. Во-первых, именем своего города. Конечно, назван он был всего лишь в честь анкерной вилки, которая в часовом механизме передаёт движение с шестерней на маятник — и всё же, зваться в честь детали часов почётно и приятно. Не все города и селения Империи могут похвастаться этим.

А во-вторых, анкервилльцы гордились своим заводом.

Завод, дававший городу жизнь, вскарабкался ещё выше и незыблемо врос в склон громадами корпусов. Закатное солнце озаряло его угрюмые кирпичные стены и бликами дробилось в высоких арочных окнах. Издали он походил на дракона, что разлёгся на уступе и лениво озирает город с высоты, будто высматривая добычу. У завода тоже было имя — целиком он звался Восьмой Завод Часовых механизмов Вечерней Провинции.

На заводе были шлифовальные цеха, где тяжёлые металлические болванки — заготовки для будущих изделий — обдували струями песка под давлением, очищая их от окалины. (Металл для завода доставляли с севера, и на каждой болванке было отчеканено зловещее клеймо северных шахт: таким помечали каторжников). Были сборочные мастерские, где из готовых деталей собирали механизмы: от маленьких, с орех величиной — до огромных, как шкафы.

А между теми и другими находились цеха, где из металла вытачивали сами детали. День напролёт здесь царил шум — стрекотали и лязгали приводы, вгрызались в металл резцы и свёрла; жарко гудело пламя в печах, где закалялись пружины, стальные «мускулы» будущих машин. В дни срочных заказов здесь было не продохнуть — воздух полнился запахами гари, смазки и раскалённого металла…

* * *

— …Ааап-ЧХИ!

Коул проморгался и утёр нос рукавом. Острый запах въелся в ноздри, как говаривал старый Гай, «по самые ухи» — даже слезу вышибало.

В носу опять засвербело, и мальчишка прищурился на солнечный свет, чтобы чихнуть. Лучи заходящего солнца наискось пробивались в цех сквозь высокое витражное окно в пол-стены; в золотом свете плыли и кружились пылинки. Коул глубоко вдохнул и зажмурился… но зуд унялся, и чихнуть не вышло.

— Тринадцатый! Чего прохлаждаемся? — грянул сверху жестяной голос, перекрывая шум работающих станков. — Мух, что ли, считаешь? Премии лишу! Ну-ка, щётку в зубы и за работу!

Конечно же, это был заводской управитель, господин Геруд. Стоя на галерее под потолком цеха, он наблюдал за работой, и время от времени зычно покрикивал в рупор. Геруд часто обходил цеха с «внеплановыми проверками», не скупился на порицания и выговоры. На собраниях он любил повторять, что вся работа держится лишь на его «бдительности», а без него завод давно бы встал.

— Слушаюсь, господин управитель, — пробурчал под нос Коул, хотя Геруд всё равно не услышал бы. Тоже мне, напугал — «лишит премии»! На заводе её и так почти никому не давали.

Коул подхватил совок и щётку, и направился в проход меж станками. Хоть рабочий день и близился к концу, заводская суета не стихала. Работающие станки пилили, резали и сверлили металл: смыкались захваты, ходили взад-вперёд поршни, из-под резцов вилась стружка. Вокруг суетились мастеровые в кожаных фартуках и очках, с тканевыми масками на лицах, отчего они сами казались одинаковыми, будто механизмы. Ребятам вроде Коула масок не полагалось.

Их здесь было десятка два, городских мальчишек в жёлтых жилетках с чёрными номерами на спинах. (Понятно, что номером Коула было «13»). Все они с первым гудком приходили на завод, чтобы получить рабочий инструмент — щётку на длинной ручке и совок — и разойтись по цехам. Их работой было подметать металлическую стружку и опилки: за день вокруг станков скапливались целые горы отходов.

Это только на первый взгляд было просто. Нужна была сноровка, чтобы не путаться под ногами у мастеровых, особо сердитые рабочие могли и подзатыльника отвесить, а рука у заводского трудяги — ох, тяжёлая! Кроме того, в разные дни станки в цеху были загружены по-разному — поэтому мальчишки работали без всякой системы, и нередко спорили из-за стружки. Недавно Беррик с Гвидом даже подрались, успев отлупить друг друга совками и сломать щётку, прежде чем их растащили. Обоих оштрафовали по приказу управителя.

Геруд ценил жестокие меры, считая их «поучительными». Так что Коул старался ни с кем не ссориться и не лезть в драки. Хотя иногда от злости зубами хотелось скрипеть. Как сейчас: едва он приметил соблазнительную горку искрящихся опилок у подножия станка — тут же рядом возник конопатый Рензик и торопливо подгрёб их к себе щёткой. Коул досадливо вздохнул.

— Что, завидно, ворона? — хихикнул Рензик, показав плохие зубы. Мелкий и щуплый, среди заводских ребят он был самым злобным. Даже парни постарше с ним не связывались, зная его любовь к подлянкам. — А вот неча клювом щёлкать!