КРАТКИЙ СЛОВАРЬ ЧАСОВЫХ ТЕРМИНОВ

*Анкервилл: Анкерная вилка — деталь в часах, передающая движение с ходового (анкерного) колеса на маятник.

*Бушонск: Бушон — металлическая оправа для часового камня.

*Вельцвальд: Вельцмашина — устаревшее название зубоотделочного станка.

*Вест-Шатонск: Шатон — часовой камень в латунной круглой оправе.

*Гномония: Гномон — вертикальная деталь в солнечных часах, отбрасывающая тень-"стрелку" на деления циферблата.

*Жакемарбург: Жакемары — подвижные фигурки на циферблате часов, приводимые в действие работой механизма.

*Клепсиполь: Клепсидра — водяные часы.

*Клокштадт: Clock — "часы" (англ.)

*Фузейн: Фузея — деталь часового механизма конической формы, передающая движение от заводной пружины на главную колесную систему часов и выравнивающая крутящий момент.

*Хорбург: Hora — "час" (лат.)

*Храповицы: Храповик — зубчатое колесо с несимметричными зубьями, предназначенное для одностороннего вращения.

*Цангель: Цанга — цилиндрическая деталь, крепящаяся к опоре маятника.

*Шато-Турбийон: Турбийон — сложный дополнительный механизм часов, служащий для компенсации притяжения Земли и увеличение точности хода.

*Эст-Карильона: Карильон — механический музыкальный инструмент, состоящий из колоколов и монтируемый на часовых башнях: вызванивает мелодии перед боем часов.

С неба сыпал мелкий дождь.

Тяжёлые тучи плыли над болотами, окутанными ночной теменью. Бледная луна изредка проглядывала в прорехах, озаряя безрадостный пейзаж — чёрная топь да островки, сплошь заросшие кущами белёсых грибов. Сквозь туман вдалеке мерцали огни: то ли обманные болотные огоньки, то ли отсветы ламп и факелов…

— …Живей! Шевелитесь, жабы!

Колонна каторжников понуро тянулась по наплавному мосту под дождём. Мост из плотов был огорожен канатными перилами и освещён фонарями: блики рябили на чёрной воде. По склизким доскам нестройно шлёпали босые ноги. Грязные, полуголые люди шли чередой, согнувшись под тяжестью плетёных корзин за плечами.

— Не задерживай! Пошли, пошли!

Стражи подгоняли их бранью и тычками. Все как один крепкие и дюжие, в лоснящихся от дождя плащах из рыбьей шкуры, с шестами-"жигунами" в руках. Стражникам не терпелось загнать людское стадо за «колючку» и укрыться от дождя и ветра в казарме, где сухо и греет печка.

— Поживее, пиявкины дети! Вперёд… Куда?

Движение колонны застопорилось: исхудалый пожилой сборщик, захлёбываясь кашлем, рухнул на колени. Корзина опрокинулась, вывалив на плот скользкие, бесцветные грибы. Двое стражей подскочили к упавшему и ткнули его шестами — тот захрипел, забился в судорогах.

— Встать! Встать!!! Бегом грибы собрал, падаль!

Дёргаясь от боли и кашля, сборщик жалко ворочался на мокром настиле, сгребая в корзину груз. Один из каторжников — костлявый, бледный парень со слипшимися от дождя рыжими волосами, в которые на левом виске была вплетена нитка бусин — присел рядом, молча помог ему собрать грибы и подняться. Остальные, не глядя, обходили их и спешили мимо.

Лагерь раскинулся на острове среди топей. Сторожевые вышки по углам, огораживающие бараки, а между вышками всё заплетено шипастой лозой. Любая колючая проволока в болотной сырости проржавеет — но не живая лоза, крепкая, как железо. У причала сиял огнями катер-болотоход с парусиновым навесом над палубой.

— Не толпиться! По очереди! — недовольно покрикивал учётчик, мелкий тюремный чиновник: плащ наброшен поверх мундира, на лице — маска для защиты от болотных испарений. Возле трапа катера застыли стражники с взведёнными ружьями.

Сборщики один за другим всходили по трапу и вываливали на палубу свой груз. Груда влажно блестящих грибов росла, учётчик черкал в планшете. Наконец последний из каторжников сошёл на берег. В недрах болотохода ожил двигатель, за кормой захлюпало гребное колесо; катер отвалил от берега и поплыл через протоку, рассыпая блики огней по воде.

…Колонна втянулась в ворота лагеря. Вокруг темнели одинаковые бараки, больше похожие на палатки — деревянные каркасы, обтянутые брезентом. На болотах всё быстро гнило и ржавело. Одна лишь казарма стражи была выстроена из кирпича.

— Ужин! Ужин, жабье племя! — Зазвенел гонг, и усталые люди потянулись на зов. Посредине территории под навесом возвышалась печь: кирпичный купол, внутри которого гудел огонь. Глиняные трубы от печи расходились в бараки, служа отоплением.

У котла на раздаче, как всегда, стоял Хрущ — ветхий старик с жидкими седыми волосами и вечно шмыгающим багровым носом. Хруща на болота упекли неизвестно когда и невесть за что. На сбор грибов или ловлю жаб его не выгоняли по дряхлости, и в лагере он был на подсобных работах. Дрожащими руками держась за черпак, старикан помешивал похлёбку в котле.

Каторжники выстроились в очередь, угрюмо поглядывая по сторонам. Далеко за оградой мерцали в воздухе огни, и время от времени прорезывали тьму блеклые росчерки света. Там, над топью, зависли на привязи воздушные шары, обшаривая протоки и острова лучами прожекторов… В ожидании кормёжки заключённые ёжились на холодном ветру, некоторые уселись на землю, обирая с ног чёрных, жирных от крови пиявок.

— Эй, слышь! Пьявиц не выбрасывай! В похлёбку кинем, наваристей будет! — сипло пошутил кто-то. В толпе заржали, другие цыкнули на шутника, а ближайший сосед даже сунул ему в рёбра локтём.

В бараке царила тьма, и лишь «лампы» под потолочными балками — плетёнки из лозы, набитые светящимися грибами — рассеивали её тусклым, голубоватым свечением. Вымотанные тяжёлой сменой каторжники забирались в гамаки и кутались в потрёпанные одеяла. Одни перешёптывались, другие зевали и почёсывались, в дальнем углу вспыхнула было потасовка, но почти сразу утихла… Вскоре барак погрузился в сон.

Прошло немного времени, и один из гамаков качнулся: рыжий веснушчатый парень откинул одеяло, встал и бесшумно прошёл мимо храпящих и стонущих во сне каторжников к нужному гамаку. Свернувшийся под одеялом человек простужено сопел во сне.

Юноша тронул спящего за плечо и шепнул:

— Хе́нглаф!

Старик Хрущ дёрнулся и охнул — но крепкая рука тотчас зажала ему рот. Склонившись, парень разжал кулак, и светлячковый гриб на ладони озарил его лицо во тьме.

— Кто ты? — выдавил старик, едва незнакомец убрал руку. Пригляделся, сощурившись. — Ржавый? Чего вам… тебе надо?

— Куда важнее, кто ВЫ, — прошептал юноша, прозванный в бараке Ржавым. — У меня к вам дело, Хенглаф Дрейк. Или прикажете к вам обращаться «Ваша точнейшесть», как встарь?

Старик мелко задрожал.

— Нет, — пробормотал он, сжавшись и натянув одеяло. — Нет, прошу! я всего лишь Хрущ, старый Хрущ! Пожалуйста, оставь меня…

— Тихо! — шикнул Ржавый. — Спокойно, Дрейк. Мы хорошо знаем, кто вы и за что вы здесь. — От этого «мы» старик почувствовал себя совсем тоскливо. — Ваши бывшие хозяева вас предали, а у нас к ним счеты.

Повисла пауза; наконец старик поднял глаза. Что-то в его лице неуловимо изменилось.

— У меня нет и не было «хозяев», — выговорил он, и голос его прозвучал оскорблёно — совсем не похоже на него, вечно забитого и тихого. — Всю жизнь я служил одной лишь науке! И те, кто подло присвоил мои достижения… — Он взглянул на юношу исподлобья. — Чего ты от меня хочешь?

— Не так уж много. — Ржавый провёл пальцем по брезентовой стенке. Очертил круг, потом черкнул внутри него крест-накрест… Дрейк проследил за его движениями и вздрогнул.

— Нет, — пробормотал он. — Это не обсуждается. Я просто не могу!..

— Отчего же? Ведь это ваше детище. Или память подводит вас?

— Вот уж на память я никогда не жаловался, молодой человек, — снисходительно заметил старик, всё более походивший на того, кем был когда-то. — Я даже помню, как были расставлены книги на полках — хоть ни книг, ни кабинета у меня уже давно нет… Но того, о чём ты просишь, я дать не могу. Этот секрет не для людей.