От последних слов тевтонца Чуприну охватил озноб. Он понял, что угодил в трясину, из которой ему не выбраться. Во мраке дверного проема казак смутно различил очертания самострела, направленного ему в грудь. Если он явно выразит непокорность, тевтонец, не раздумывая, всадит в него стрелу, если же попробует обхитрить немца, тот наведет на него порчу.

Чернокнижнику, усыпившему колдовством уйму народа, не составит труда сделать так, чтобы он умер в муках от нестерпимого жара или червей, терзающих изнутри человеческую плоть…

— Я выпущу на волю татя… — выдавил из себя Чуприна. — Только, если я уйду вместе с ним, как ты мне вручишь второй кошель серебра?

— Волкич поделится с тобой, как только вы окажетесь в укромном месте, — невозмутимо ответил Командор, — ты протянешь ему сей нож и скажешь заветные слова. Услышав их, он не посмеет тебе отказать.

— Значит, не обманул тать, есть у него еще золотишко! — тряхнул головой Чуприна. — Ну, и что это за слова такие?

— Простые слова, — усмехнулся незримый собеседник, — «На добрую память!»

— Всего-то? — не поверил ему казак. — Не шутишь ли, господин рыцарь?

— Не шучу, и, поверь, Волкичу, когда он их услышит, тоже будет не до шуток. Ступай же и помни, о чем я говорил!

В последний раз Чуприна оглянулся на пристанище Тура и Газды. Как поступили бы с ним побратимы, узнав, что он выпустил на свободу татя? Прокляли? Поколотили? Забили насмерть?

Акакий отдал бы многое, чтобы в его жизни не было ни встречи, ни разговора с тевтонцем, но судьба распорядилась по-иному. Свой выбор он сделал, и обратного пути уже не существовало. Превозмогая страх, Чуприна двинулся к пристанищу Воеводы.

Волкичу этой ночью тоже было не до сна. С того мгновения, как Бутурлин накинул ему на шею аркан, и до последнего мига плена им владело неотступное желание освободиться. И если вначале положение, постигшее татя, казалось ему безнадежным, то с появлением на постоялом дворе фон Велля в душе его забрезжила надежда на спасение.

Ах, как трудно было под пристальными взглядами Воеводы и московита сдержать волнение при встрече с тевтонцем! Каким недюжинным хладнокровием нужно было обладать, чтобы ни голосом, ни взором не выдать трепет, охвативший его в этот миг. И как вовремя всплыло в памяти латинское изречение, с помощью коего он дал понять куратору, что не выдал его…

…Нет, не всплыло. Его подсказали Волкичу демоны Тьмы, которым он столько лет платил кровавую дань! Ад по-прежнему благоволил ему и оберегал своего верного слугу от расплаты.

Это силы Тьмы известили фон Велля о том, что Волкич попал в беду, это они привели тевтонца на постоялый двор, чтобы вырвать боярина из лап Воеводы!..

…Когда жолнежи, стерегущие его, беспробудно уснули, Волкич понял, что вскоре обретет свободу. Он не знал, каким способом устранит препятствия с его пути Командор, но верил, что для демона в человеческом обличье нет ничего невозможного.

И все же он был удивлен, когда из окутывавшего его мрака выплыла фигура Чуприны. Переступая через спящих вповалку солдат, казак осторожно прокрался вглубь избы к Волкичу и приложил палец к губам, давая понять, что пришел за ним. В одно мгновение веревки, стягивающие запястья и щиколотки татя, распались под острым, как бритва, ножом.

Волкич встал с земли, разминая затекшие члены. От долгой неподвижности плоть словно окаменела и плохо повиновалась ему, но тать нашел в себе силы следовать за своим освободителем к выходу. Ни одна живая душа не подняла тревоги, пока они крались через полную спящих воинов избу, — так крепок был навеянный Командором сон.

Благополучно миновав дверь, беглецы вышли на тихое подворье. С небес светила, серебря снег, полная луна. Чуприне вновь стало неуютно. Озаренный лунным сиянием, он вдруг ощутил себя уязвимым и одиноким посреди огромного, спящего мира.

Царившая во дворе тишь пугала казака. Он внутренне содрогнулся, представив, что будет, если вдруг развеются сонные чары. Об этом страшно было даже думать…

— Я верил, что демоны Тьмы пошлют мне в помощь именно тебя! — хрипло рассмеялся Волкич. — Ты такой же слуга Ада, как и я, только сил и смелости у тебя меньше!

— Я взялся за это ради денег, — пролепетал, зябко ежась, Чуприна, — и свое дело, боярин, я сделал. Остальное — твоя забота…

— Постой, приятель! — осклабился, беря его за локоть, Волкич. — Пособи мне еще малость! Помоги отворить ворота!

Чуприна хотел было возразить татю, но, встретившись с ним глазами, передумал. Во взгляде Волкича было нечто, заставляющее других подчиняться ему.

«В конце концов, постоялый двор мы покинем вместе, — подумал Чуприна, — так что, помогая ему, я помогаю и себе!»

Утешив себя этой мыслью, он побрел вслед за бывшим боярином к воротам. Общими усилиями им удалось вырвать из скоб примерзший засов и отворить увязшие в снегу дубовые створки.

Теперь уже ничто не мешало Волкичу уйти на свободу, смущало его лишь одно. Он не знал, как ему поступить со своим спасителем.

— Послушай, — обратился он к Чуприне, отряхивающему от снега свой зипун, — тот, кто велел тебе освободить меня, ничего мне не передавал?

— Нет… хотя, постой! — спохватился Чуприна, вспомнив о причитающейся ему половине награды. — Он велел тебе передать это!..

Казак вынул из-за пояса нож, коим освобождал Волкича от веревок, и с готовностью протянул его татю.

— И что он произнес при этом? — допытывался разбойник.

— Сказал, «на добрую память», — пожал плечами Чуприна, — это значит, что ты мне должен кошель серебра…

Улыбка, подобная оскалу, озарила на миг хмурое лицо убийцы. Прося демонов вытащить его из передряги, он обещал им принести кровавую жертву. Теперь он точно знал, кто станет сей жертвой…

Слова тевтонца, переданные Чуприной, на тайном языке Ордена значили: «убей подавшего нож и возьми его деньги».

Фон Велль рассчитывал, что Волкич, услышав их, заберет Чуприну с собой и прикончит вдали от постоялого двора, бросив тень на Бутурлина, будто бы отправившего казака в помощь пленнику.

Но беглый тать не считался ни с чьими замыслами, кроме своих собственных, да и обуза в лице Чуприны ему была не нужна. Демоны жаждали крови, и Волкич не хотел испытывать их терпение…

…Ужас охватил бывшего стременного при виде занесенного над ним ножа. В одно мгновение он понял, что фон Велль провел его, как мальчишку, но ничего уже не мог исправить.

Звонко свистнув в воздухе, стальное лезвие рассекло Чуприне горло, и он осел на снег, захлебываясь кровью. Ему хотелось кричать, звать на помощь, но разрубленная гортань издавала лишь клекот, с каждым мигом звучавший все глуше и глуше…

Последнее, что увидел Акакий перед тем, как взор его заволокла тьма, это тянущуюя к нему руку убийцы. Волкич давно приметил тугой кошель на поясе Чуприны и теперь намерился завладеть им.

Отвязав кошель, тать не преминул проверить его содержимое. Как он и ожидал, там оказались московские серебряные гривны или, как часто говорили, «серебренники». Их было ровно тридцать.

_________________________

Сделав это, Волкич вытер клинок полой зипуна и спрятал нож за голенище. Пока все складывалось как нельзя лучше. Если дела и дальше так гладко пойдут, рассвет он встретит в Ливонии, где ни Воеводе, ни московиту его уже не достать.

И отнятый у Чуприны кошелек ему будет весьма кстати. Жаль только, что богатство, добытое за годы разбоя, останется в руках степных варваров!

От одной этой мысли у татя сводило судорогой челюсти, начинали чесаться ладони. Он помнил, как глумился над ним, связанным, черноусый дружок Чуприны, и жажда мести вновь всколыхнула его душу.

Волкич знал, что не сможет уйти отсюда, не заплатив долгов, и в первую очередь — московиту. Бутурлин дважды срывал замыслы Волкича, чуть было не привел его на плаху. Такого врага нельзя было оставлять в живых, и тать твердо решил, что сей ночью зарежет московита, как зарезал одного из его подручных.