Словно услышав его мысли, Эвелина резко осадила свою кобылку, так что жеребец Бутурлина едва не уткнулся мордой в ее спину.

— Княжна, ты или вперед поезжай, или в сторону отверни, — не выдержал Дмитрий, — а то, не ровен час, мой жеребец твою кобылку грудью сомнет!

Хотя сказано это было вполне миролюбивым тоном, Эвелине в голосе московита почудились раздраженные нотки. «Ага, — подумала она с затаенной радостью, — и его терпение не безгранично!»

— Смять-то он ее сомнет, — с показной кротостью произнесла, она, — а вот ты на своем битюге попробуй нас с Миркой в степи догнать!

— И пробовать не стану, — беззлобно усмехнулся Дмитрий, — в твоей Мирке, княжна, кровь татарских кровей намешана. Татары их для набегов выводили, чтобы налетать, как вихрь, посечь недругов и в степь уйти, покуда уцелевшие не опомнились. В быстроте бега сим коням нет равных.

А вот в силе да выносливости наши их превосходят. Мой, как ты сказала, битюг без сна и отдыха три дня бежать может, если требуется, со мной в седле в доспехах и при оружии. А татарский конь дня одного под седлом не проскачет, запалится, обессилеет. Можно ли их сравнивать, если каждая порода своему делу служит?

— Да что ты с ней споришь, боярин, — вмешался в разговор Корибут, — ей лишь бы дерзить да пререкаться. Ступай-ка ты, Эвелина, к Магде, пока я на тебя не осерчал!

Судя по тону, с каким это было сказано, он и впрямь готов был разразиться праведным гневом. Поняв, что дальше шутить небезопасно, княжна отъехала в сторону и вернулась к своей камеристке.

— Ни за что бы он меня не догнал! — вслух подумала Эвелина. — Эти московиты — только на словах лихие наездники да вояки, а сами горазды лишь медовуху пить да под столом валяться!

— Где ты видела, чтобы он медовуху пил да еще валялся под столом? — укоризненно покачала головой Магда, — Меня выдумщицей зовешь, а сама такое норовишь придумать, что ни в какие ворота не проходит! И чем тебе насолил боярин, что ты на него так взъелась?

Эвелина не ответила. Лес, еще недавно казавшийся черной полоской на горизонте, приблизился настолько, что стали видны отдельные деревья-великаны, возвышающиеся над собратьями, словно зубцы над крепостной стеной.

Здесь уже встречались пограничные отряды Унии, и Корибут велел оруженосцу развернуть посольское знамя. Ему не терпелось поскорее добраться до Кременецкого замка и отдохнуть от тягот дороги.

— Может, и ты отдохнешь с нами пару дней в Кременце? — обратился к Дмитрию Корибут. — Кременецкий Каштелян — радушный хозяин. Он устроит нам добрую пирушку, клянусь святыми угодниками!

— Благодарствую, Княже, — Дмитрий почтительно склонил голову, прижимая к сердцу правую ладонь, — мне еще на Москву нужно возвращаться, доложить Государю, что провел тебя до родной земли, чтобы не тревожился понапрасну Великий Князь!

— Хороший ты вассал, раз так о Князе своем печешься! — усмехнулся в густые усы Корибут. — Мне бы больше таких молодцов, как ты, я бы горя не знал. Только чтобы не тревожить Государя, домой торопишься?

— Не только, Княже. В Москве мой товарищ в темнице сидит. Хочу поскорее вернуться, пасть в ноги Князю с просьбой, чтобы отпустил его домой, а то негоже ему Рождество Христово в сыром подвале встречать!

— Друг-то за дело в темницу угодил аль по навету? — полюбопытствовал Корибут.

— В гневе его Князь заточить велел. Он главного пушкаря кремлевского саблей пометил, наемника, из шведов…

— Выходит, за дело, — подытожил Корибут.

— Швед хотел девицу обесчестить, а Гришка за нее вступился, — пояснил Дмитрий, — распоясались псы чужеземные, чуют, что нужны Москве, вот и наглеют. Думают, без них Русь не обойдется. Едят, пьют за троих каждый, еще над нами насмехаются: «Премудра наука наша, не постичь ее русскому уму!»

— Не захотел, значит, Великий Князь наемников злить, — задумчиво изрек Корибут, — что ж, его понять можно. Хорошие пушкари на войне многого стоят. Нам, полякам да литвинам, себя понять сложнее.

У самих под боком волк злобный сидит, псом добрым прикинулся, руки лижет, а отвернись — на шею бросится! Прибить бы его, пока он силу не набрал, а мы все медлим…

…Приручить думаем, к войне с турками приспособить. Только без толку все!

— Если нет проку, то почему тогда волка не прогоните? Опасно такую зверюгу дома держать. Ты ведь, Княже, об Ордене Немецком толкуешь, не так ли?

— О нем самом, — поморщился Корибут, — много крови испортил нам сей волк, а еще больше пролил. Больших усилий стоило на цепь его посадить…

…Теперь как будто присмирел, но в душе те же угли тлеют. Как думаешь, боярин, будет нам от него какая-то польза в войне с Османами?

— Едва ли, — нахмурился Дмитрий, — сарацины — народ злой, упорный, пока их одолеешь — семь потов кровавых сойдет. И добычи богатой с них не взять. Янычары — те же рабы, сабля да щит — все их богатство. Какой прок Ордену от войны с ними? Куда проще надеть ярмо на своего брата-христианина и пахать на нем, пока костьми в землю не ляжет.

Вот и зарятся на земли, что поближе. Ливонию с огнем и мечом прошли, куров, земгалов порезали, эстов под себя подмяли. В старых летописях много про то сказано. И о том, как Юрьев с Псковом пожгли крестоносцы, и как к Новгороду подступали.

Если бы не Великий Князь Александр, никто не знает, как бы все для Руси обернулось…

…Не мое дело Князей да королей учить, но, по мне, уж лучше выгнать хищника из дому, чем приручать его пытаться.

У нас пословица есть: «сколько волка ни корми, а все в лес глядит». Не ровен час, наберется сил, порвет цепь, что тогда делать будете? С севера — немцы, с юга — турки.

К немцам шведы пристать могут, им тоже чужие земли пограбить охота!

— Ишь, куда хватил! — усмехнулся Корибут, слегка удивленный познаниями своего провожатого. — Нынче у Ордена сил немного, не шведы к нему, он к шведам примкнет, в случае войны. Но в спину ударить может, это правда.

Вот потому-то Унии да Руси вместе надо держаться, потому что разом мы любого недруга одолеем. А порознь ни вам, ни нам не устоять. Падут Польша да Литва — враги, хоть турки, хоть немцы, за вас примутся. Давно уже точат зубы на ваши земли!..

Он не закончил, потому что вдали, со стороны леса, показались черные точки, медленно, но неотвратимо растущие в размерах. Приставив руку в толстой рукавице козырьком ко лбу, Дмитрий попытался их рассмотреть.

Судя по доспехам, это были пограничные стражники Унии, в темно-красных жупанах поверх кольчуг и колпаках, с широкими носовыми пластинами, блестящими на солнце.

Когда они подъехали ближе, Дмитрий разглядел красно-белые флажки на копьях воинов и такие же двухцветные оторочки на их щитах. Так и есть, пограничный отряд литвинов.

Группу из десяти всадников возглавлял рослый, осанистый воин в рыцарском шлеме с забралом и в плаще из волчьих шкур, покрывавших его роскошные латы. На щите его, правда, не было никаких гербов, но сами доспехи и наряд выдавали знатного шляхтича, скорее, литвина, чем поляка.

— Похоже, что-то неладное стряслось, — задумчиво проронил Корибут, глядя на приближающийся отряд, — обычно литовская стража встречает послов за лесом, уже на землях Унии. И с чего их понесло на порубежье?

Приблизившись к посольскому отряду, командир литвинов снял шлем и поклонился в седле Корибуту. На вид ему было лет тридцать или немногим меньше. Когда-то он, наверняка, пленял своим обликом дев, и о нем вздыхала не одна панянка.

И сейчас лицо его хранило остатки былой красоты. О ней напоминали густые, иссиня-черные волосы над высоким лбом, тонкий прямой нос и алые губы, окаймленные аккуратно подстриженными усами и бородкой.

Вопреки молве, приписывающей темноволосым людям глаза черного цвета, шляхтич был голубоглаз. Вернее, небесной лазурью сияло лишь его правое око. Левая сторона лица у воителя была изуродована ожогом, и пострадавший глаз стягивало тусклое бельмо. Смоляная прядь волос, спущенная на лоб, слегка прикрывала это уродство, но полностью скрыть не могла.