Не веря своим глазам, Харальд чуть слышно позвал сына, но Олаф не откликнулся и не повернул головы на отчий зов. Все было кончено…

Харальд опустил крышку своего лаза, вновь погрузившись, во мрак подземелья. Ему казалось, что он заживо похоронен в сырой, зловонной могиле. Все, что он делал последние годы, — рыл подземный ход, копил деньги, служил фон Веллю, убеждая его в своей преданности, — преследовало лишь одну цель: вырваться из орденских тисков, бежать из дикого края славян, чтобы вместе с сыном зажить в покое, на родной, датской земле.

Теперь эти мечты рухнули в одночасье. Стоило ли дальше жить? Этого Харальд не знал, но зато он ведал, кому обязан столькими несчастьями своей жизни.

Если бы не тевтонец и ему подобные псы, он бы не потерял на Готланде жену. Если бы не фон Велль, отыскавший его в Стокгольме, ему бы не пришлось вновь браться за ремесло убийцы.

Не оставляло Харальда и подозрение, что к страшной гибели его младшего сынишки тоже приложил руку тевтонский дьявол. Он же принудил Харальда овладеть зловещим искусством отравителя. А теперь из-за его интриг погиб Олаф, надежда и опора стареющего отца. А он, Харальд, сделал все, чтобы его убийца вырвался на волю…

Харальд скрипнул зубами. Ах, как хотелось ему своими руками вырвать сердце из груди ненавистного Командора!

Но он знал, что на это ему не хватит ни сил, ни сноровки. Нужно было отомстить тевтонцу иначе, но как?

Явиться с повинной к Воеводе и рассказать ему все о тайных деяниях фон Велля? Но что это даст? Едва ли ему удастся доказать причастность Командора к бедствиям Польского Королевства. А если и удастся, то Харальда за пособничество врагам Короны не ждет ничего, кроме петли и плахи…

Нет, действовать нужно по-иному, решил датчанин. Этот постоялый двор, выстроенный на деньги Ордена, был любимым детищем фон Велля. Пусть же горит в огне, как сгорели некогда милые сердцу Харальда люди. Капитул не погладит тевтонца по голове за потерю форпоста, в который было вложено столько средств. Гори же, змеиное гнездо!

Рука Харальда крепко стиснула древко смоляного факела. Он знал, как будет действовать дальше…

Впервые за последнюю неделю Руперт фон Велль смог вздохнуть с облегчением. Миссия его была спасена, и, оглядываясь назад, рыцарь убеждался в том, что сделал свое дело безупречно.

Особенно удачной Командору казалась мысль передать Волкичу московские гривны из своих дорожных запасов. Русское серебро ходило по всей Европе, и доберись тать до Ливонии, ему бы не составило труда обменять его на немецкие или датские деньги.

Но если бы Волкич на полпути был бы пойман или убит польской стражей, найденные при нем гривны доказали бы всем, что он действовал в пользу Московской Державы.

Замысел тевтонца получил даже лучшее исполнение, чем он изначально рассчитывал, поскольку беглый тать скончался на постоялом дворе, а кошель с гривнами попал в руки Самборского Владыки.

Фон Велль ни на миг не сомневался в том, что Кшиштоф обвинит в пособничестве татю Бутурлина, и что тот не сможет оправдаться перед ним. Но Руперт недооценил Воеводу. Он собирался покинуть гостиный двор, когда его отряд окружили польские стражники.

— Что все это значит? — холодно вопросил он воинов, преградивших ему путь.

— Куда-то собрался, Командор? — с улыбкой выступил вперед Кшиштоф. — Извини, но я не могу тебя отпустить, восвояси. Ты убил важного свидетеля и посему должен будешь дать необходимые показания перед судом Польского Государя!

— У тебя, Воевода, нет права, задерживать иноземных послов! — парировал фон Велль.

— Ошибаешься, Командор, — покачал головой старый поляк, — на вверенных мне землях у меня такое право есть! Так что, придется тебе отложить свои дела и следовать за нами в Самбор.

— И вот еще, что. Ты и твои люди на время отдадите мне клинки. Московита я разоружил, теперь очередь за вами. Не хочу тебя обидеть, Командор, но и ты меня пойми: я не желаю, чтобы между вами в дороге вспыхнула ссора. Не отдашь меч по-доброму — пеняй на себя!

Тон, которым были произнесены эти слова, не оставлял сомнений в том, что Воевода не шутит. Зная, что ссора с Самборским Владыкой не в его интересах, Руперт решил отступить.

— Хорошо, мы отдадим оружие, — кивнул он в знак согласия, — но смотри, Воевода, как бы потом это не вышло тебе боком!

— Может быть, и выйдет, Командор, — развел руками старый шляхтич, — только это уже моя забота!..

— Пан Воевода, двор горит! — донесся до Кшиштофа чей-то изумленный возглас.

Он обернулся на голос и замер. Над кровлей гостиного дома вился сизый дым, на двух других строениях постоялого двора занимались огнем соломенные крыши. Казалось, какая-то неведомая сила подожгла его с разных концов в попытке замести следы ночной трагедии. Из конюшни раздалось испуганное ржание. Похоже, там тоже начинался пожар.

— Что вы стоите, олухи?! — загремел на подчиненных Воевода. — Немедля выводите лошадей из конюшни! Сейчас здесь все будет в огне!

Он не ошибся. Едва жолнежи вывели из конюшни последних коней, она превратилась в гигантский костер. Почти в тот же миг пламя взметнулось и над гостиным домом, охватило кровлю, хищными щупальцами вырвавшись из окон.

— А, дьявол! — хрипло вскричал Кшиштоф, заслоняясь локтем от брызнувшего в лицо жара. — Уходим живее из сего проклятого места! Похоже, сам Сатана свил здесь свое гнездо!

Будто в подтверждение его слов, пылающая кровля гостиного дома провалилась вовнутрь с оглушительным треском, выбросив из окон снопы искр. Следом рухнула конюшня.

Прежде чем покинуть пылающие руины, Дмитрий обронил последний взгляд на место, где упокоился старый Тур. По странному капризу судьбы, оно стало могилой для трех таких разных людей: отъявленного злодея Волкича, жадного труса Чуприны и вольного храбреца Тура, преградившего дорогу злу.

Сердце московита тоскливо сжалось, в груди. Ах, как ему хотелось вернуться в то мгновение, где еще можно было отвести от Тура роковой удар! Но в прошлое возврата не было. Дмитрию оставалось лишь скорбеть об утраченном друге и молить Господа, о милосердии к суровой, но честной казачьей душе.

В белесом январском небе догорали последние звезды.

Занимался новый день.

Уже третьи сутки Эвелина не находила себе покоя. Тяжелые предчувствия терзали душу девушки, лишая ее сна и аппетита. Воображение рисовало ей страшные картины пленения Дмитрия Воеводой, и княжна денно и нощно молила Матерь Божью уберечь любимого от встречи с Самборским Владыкой.

Каждое утро она выходила на крепостную стену и подолгу глядела в сторону, куда польское воинство отправилось ловить беглецов.

Известия о Бутурлине могли прийти лишь с Воеводой, и Эвелина ждала его возвращения, как манны небесной, и боялась, как Страшного Суда.

Новости не всегда бывают приятными. Известие о гибели Дмитрия девушка не перенесла бы, посему, когда на третий день ожидания вдали показался самборский отряд, ее сердце бешено забилось в груди.

Замирая от душевной тревоги, она пыталась разглядеть среди конных жолнежей своего возлюбленного. Полусотня неспешно двигалась по снежной целине, вздымая конскими копытами пушистые буруны. День выдался на удивление тихим и солнечным, и хотя мороз немилосердно щипал девушке щеки, она твердо решила, что не уйдет с замковой стены, пока не узнает о судьбе Дмитрия.

Преодолев пустошь, отделявшую крепость от леса, отряд вступил на замковый мост. Как всегда, впереди на рослом сером коне выступал Воевода, рядом с ним ехал Флориан, придерживая у седла древко свернутой самборской хоругви.

Эвелину насторожило выражение их лиц. Сердито сдвинутые к переносице брови Кшиштофа и болезненная бледность Флориана не могли быть лишь следствием усталости. За ними скрывалось нечто большее, и это «нечто» пугало княжну, рождая в ее душе догадки о событиях минувшей ночи.