— С чего это Воевода так переменился ко мне? — поднял на него глаза Дмитрий.

— Тому есть причина. На заставе, где хозяйничал Волкич, была найдена одна вещица. Она-то и подтвердила твои слова о том, что к татю заезжали немецкие гости…

— Сломанная подкова с клеймом из Кенигсберга?

— Да, но откуда?..

— Слухом земля полнится! — улыбнулся Бутурлин. — Я даже знаю, что подкову нашел ты, шляхтич, за что я тебе премного благодарен! Только вот не думал я, что кусок клейменого железа поможет мне обрести доверие твоего вельможного дяди!

— Почему? — пожал плечами Флориан. — Дядя суров, но честен и возводить напраслину на других не станет. Вначале он, и впрямь, решил, что история о немецком госте придумана тобой для отвода глаз, но когда увидел подкову с орденским клеймом, счел, что в твоих словах есть доля правды.

— Только доля? — поднял бровь Бутурлин.

— Видишь ли, у Воеводы были сомнения на твой счет… Ты мог привезти подкову с собой и бросить посреди двора, чтобы пустить нас по ложному следу. Признаться, и меня эта мысль не покидала…

…Но поразмыслив, я отбросил ее. Чтобы свершить такое, нужно наверняка знать, что подкову найдут нужные люди в нужное время. А у тебя такой уверенности не было, да и откуда бы ей взяться?

В метель подкову замело бы снегом, и она пролежала бы под ним до самой весны. То, что обломок попался мне под ноги, — просто чудо, Божий Промысел!

— Так почему ты хотел моей смерти, если знал, что я — не враг? — удивился Дмитрий.

Гримаса боли исказила тонкое лицо Флориана.

— Почему? — он потупил взгляд в костер, чтобы не смотреть в глаза собеседнику. — По правде говоря, я даже не знаю, чьей смерти тогда желал больше, — твоей или своей собственной…

Когда ты победил меня в поединке, я понял, что потерял все…. Мне осталось одно — с честью умереть.

Но ты не стал меня добивать. Тогда я поскакал за Волкичем, зная, что ты увяжешься за мною. Я мыслил, что вступлю с ним в схватку и погибну, а ты уже возьмешь татя в плен.

Каждый из нас обретет свое: ты совершишь подвиг, я умру достойной шляхтича смертью!

— Ну, и к чему тебе эта «достойная смерть»? — нахмурился Бутурлин.

— А зачем мне сия недостойная жизнь? — горько усмехнулся шляхтич. — К чему она мне, если та, для которой бьется мое сердце, ко мне холодна? Если она предпочла мне первого встречного чужака, о котором почти ничего не знает?

Что ты так изумленно смотришь на меня, боярин? Да, я люблю княжну, люблю с малолетства и еще до недавнего времени надеялся, что она ответит на мое чувство!

И вдруг появляешься ты — чужеземец, схизматик-еретик…

— С изрытой оспинами рожей, — закончил за него Дмитрий. — Ты ведь это хотел сказать?

— Нет… — тряхнул головой Флориан, — не это! Но пойми меня! Я давно уже мечтал спасти ее, вызволить из беды, совершить в ее честь подвиг…

…И вдруг появляешься ты и, как ночной вор, крадешь мои мечты! Теперь княжна тебя обожает, а я для нее по-прежнему что-то вроде старшего брата. Меня она может любить только сестринской любовью!

— Так вот за что ты меня невзлюбил! — понимающе кивнул Дмитрий. — Дивно, как я сам того не разглядел!

— Да уж, дивно! — глаза шляхтича на мгновение полыхнули гневом и вновь погасли, точно угли догоревшего костра. — Не будь тебя рядом с ней, все могло бы сложиться по-другому…

— Не будь меня рядом, княжна могла бы погибнуть, ты об этом не думал? — устало вздохнул московит. — Не моя вина в том, что в лихую годину рядом с ней оказался я, а не ты, но я буду вечно благодарить за это Господа!

— Есть за что! — нехотя согласился Флориан. — Я бы полжизни отдал за то, чтобы оказаться на твоем месте. А вот побывать на моем не пожелаю и врагу!

Скажи, что мне теперь делать, боярин? — Флориан запрокинул голову так, что хрустнули шейные позвонки.

— Что тут поделаешь? Княжна сама должна разрешить наш спор.

— Она уже разрешила. В твою пользу!

— Тогда чего ты хочешь от меня?

— Она еще совсем молода. Если ты уедешь в свою Московию, она со временем тебя забудет, и, быть может, Господь ей пошлет чувство ко мне…

Но ведь ты не отступишься, не отдашь ее мне!

— Не отступлюсь, — тихо, но твердо ответил Дмитрий.

— Я люблю ее, московит… Больше жизни…

— Я тоже, шляхтич.

— Значит, мне остается одно: вновь скрестить с тобой клинки! — улыбка Флориана походила на гримасу боли.

— Мне бы сего не хотелось, — покачал головой Дмитрий.

— Боишься на сей раз проиграть?

— Нет, Флориан. Я с радостью бился бы с тобой плечом к плечу против общего врага. Но ни за какие блага мира не согласился бы пролить твою кровь.

— Это почему же? — в глазах молодого поляка промелькнуло неподдельное изумление.

— Кто бы из нас ни погиб, княжна будет несчастна. Да и победитель едва ли обретет покой. Призрак убитого до конца дней будет стоять между ним и возлюбленной, отравляя его радость. Но еще больнее придется Эвелине. Я не хочу обретать счастье ценой ее страданий!

Знаешь, шляхтич, когда-то у меня был наставник, истинно божий человек. Много он сказывал о Господней любви и о человеческой. Всего услышанного мне уже не вспомнить, но одно врезалось в память: любовь стоит столько, сколько стоят свершенные во имя нее деяния.

Если на алтарь любви свою жизнь приносишь, значит, она истинна, а чужую отнять норовишь — никакая это не любовь. Так, страстишка дурная, темная…

— Если так, то моя любовь — не любовь вовсе! — горестно вздохнул Флориан. — Ведь когда я нашел ту тевтонскую подкову, моим первым желанием было забросить ее подальше и забыть о ней. Я мыслил так: не сможешь ты оправдаться перед судом Короля — тебя отправят на плаху, а я останусь с Эвой. Вот и хотел избавиться от подковы, да только не смог почему-то…

— Потому и не смог, что истинно любишь княжну. Уж прости меня, что сразу о том не догадался!

— Выходит, у нас и выхода нет? — Флориан поднял глаза на Бутурлина, и Дмитрий впервые не встретил в его взгляде неприязни. — Если наш спор нельзя решить ни миром, ни войной?

— Отчего же нет? — пожал плечами Бутурлин. — Сам знаешь, у Руси грядет великая битва со шведами, а на ваши земли не сегодня-завтра двинутся турки. Один Господь ведает, кому суждено уцелеть в сей бойне, а кому — сложить голову. Он и решит за нас все. Тот, кто выживет, позаботится о княжне, другой — обретет Царствие Небесное…

— А если мы оба погибнем или, напротив, оба останемся живы?

— Спроси что-нибудь проще, шляхтич! К чему загадывать наперед? Волка нужно в Самбор доставить — вот дело, важнее коего нынче нет. О нем надобно думать. А осилим его — глядишь, и грядущее прояснится!

— Пожалуй, — кивнул, соглашаясь, Флориан. — Скажи, Дмитрий, у тебя родные на Москве есть?

— Были когда-то, теперь нет, — вздохнул Бутурлин, — оспа их унесла, когда я еще мальцом был…

— А моих родителей забрала холера. Меня дядя в одиночку вырастил, брат покойной матушки… Знаешь, я и подумать не мог, что у нас с тобой столько общего…

— У всех людей общее есть. Радости и скорби у них одни. Знали бы люди больше друг о друге, глядишь, меньше бы враждовали!

— Ты говоришь, как проповедник! — заметил Флориан.

— Что ж тут дивного? — улыбнулся в ответ Дмитрий. — Я ведь когда-то учился на священника и чуть было им не стал! Когда-нибудь расскажу, если захочешь!

Годы службы в разведке Ордена научили фон Велля осторожности. Он знал, что неверный шаг может расстроить исполнение самого совершенного замысла, и старался продумывать свои действия на несколько шагов вперед.

Но одного он, все же не предусмотрел. Юный оруженосец, с его старомодными понятиями о рыцарской чести, застал Руперта врасплох. Командор не переносил, когда кто-либо или что-либо вклинивалось в его планы, и посему даже смерть юноши не утолила ярости, пылавшей в его сердце.