— Догадываюсь, что тебя тревожит, — продолжил рассуждения Харальд. — Ты, верно, думаешь, что не стоило вызывать у тевтонца подозрения ложью, будто сонный порошок несовместим с цикутой? Что проще было бы согласиться с приказом убить боярина, но не дать ему яда?

Да, можно было и так поступить, но тогда бы ложь вскрылась через пару дней, и нам бы пришлось второпях бежать от гнева Командора.

Однако, ты и сам ведаешь, Олаф, зима — не лучшее время для бегства. Метель и стужа убьют нас прежде, чем мы дойдем до безопасных земель.

Посему нам нужно продержаться на постоялом дворе до весны. И вести себя мы должны так, чтобы тевтонец не заподозрил нас в измене.

Фон Велль хитер, как дьявол. И наверняка он решит проверить мои слова, скормив какому-нибудь бедняку смесь сонного порошка и яда.

Только я незаметно подмешаю к зелью противоядие, и человек, отравленный тевтонцем, останется жив. Командор убедится в моей честности, и мы сможем перезимовать на постоялом дворе…

…А там, глядишь, московит найдет способ отправить фон Велля в Ад!..

Олаф одарил отца восторженным взором. Он знал, что Харальд умеет выпутываться из самых опасных передряг, но вновь и вновь убеждался в его безграничной находчивости.

Однако, старый датчанин чувствовалал: расслабляться ему рано. Его тихий отказ убить московита вовсе не означал, что он не станет исполнять прочие наказы тевтонца.

Напротив, чтобы уверить куратора в своей преданности, он должен освободить пленного татя. И свершить это так, чтобы ни одна живая душа не догадалась о его участии в сем деле.

Когда варево в казанке закипело, приняв бурый оттенок, Харальд снял его с огня. Основа для зелья была готова, оставалось лишь добавить компоненты, определяющие его свойства.

Олаф подал отцу четыре пивных кружки и два мешочка с невзрачным серым порошком. На одном мешочке шнурок был засаленный, почти черный, на другом — новый, еще не утративший изначального желтого цвета. Для Харальда эти цвета значили, что в первом мешочке хранится средство от бессонницы, а во втором — слабительное.

Если первое снадобье датчанин составил по рецептам Орденских аптекарей из корней белладонны, пустырника, и сон-травы, то второе он изобрел сам.

Еще в юности он слышал, что древесный лишайник способен исцелять от запора. Знахари соскребали его со стволов, сушили и толкли в ступах, а затем продавали, как чудодейственное средство.

Поселившись в Литве, Харальд обнаружил, что стволы местных деревьев покрыты почти такой же плесенью, какая встречалась ему в родных краях. По виду она несколько отличалась от датского лишайника, но, попробовав приготовленное из нее зелье, Харальд убедился, что на запор она действует точно так же.

До сих пор он применял свое изобретение лишь в лечебных целях, но когда тевтонец потребовал, чтобы в эту ночь одному из подручных московита, было не до сна, Харальд сразу сообразил, как это устроить.

Развязав мешочки, он высыпал их содержимое в две разные миски и перемешал с бурым суслом, сваренным в казанке. Когда порошок без следа растворился, он смазал изнутри стенки трех кружек сонной смесью, а четвертую — слабительной.

Много снадобья ему не потребовалось: оба средства были достаточно сильными, да и в случае со слабительным датчанин опасался переборщить, ибо тогда рыжему степняку ночью будет не до разговоров с тевтонцем.

На предназначенной ему кружке Харальд оставил ножом зарубку, чтобы не спутать ее с другими, и велел сыну принести мех с франконским.

«Хорошо, что Воевода празднует поимку татя, — подумал он, прислушиваясь к пьяным крикам, долетающим из трапезной, — не придется придумывать повод для угощения!..»

Но перед тем, как отправиться с дарами к московиту, он вспомнил еще об одном поручении, данном ему тевтонцем. Неизвестно зачем фон Веллю понадобился кухонный нож.

С тоскливым предчувствием беды Дмитрий возвратился к казакам. По его просьбе, их поместили отдельно от свиты Воеводы, чтобы между неугомонной троицей и жолнежами не вспыхнула ссора.

Всего на постоялом дворе было три гостевых избы. В самой просторной расположился Воевода с Самборским отрядом, племянником и пленным татем, другую избу занял тевтонец со своими людьми.

Казакам отвели самую старую из всех строений постоялого двора избу — низкое строение с просевшей крышей, прилепившееся к самому частоколу.

Воевода поначалу не хотел отпускать от себя Дмитрия, ссылаясь на то, что негоже-де родовитому боярину коротать ночь в таком хлеву, как облюбованная им лачуга.

Но московит настоял на том, чтобы ночевать вместе со своими подручными. Он знал, в его присутствии жолнежи не посмеют затевать драку с казачьей троицей.

Однако Кшиштоф умел держать слово. Его солдаты не только не задирали казаков, но даже не приближались к приютившей их избе. Это внушило Дмитрию надежду, что Самборский Владыка и в дальнейшем не станет преследовать его друзей.

Посему, когда тот позвал его ужинать в свои покои, боярин решился оставить подопечных без присмотра.

Обрадованный поимкой Волкича, Воевода велел поднести казакам брагу и снедь со своего стола, а после такой щедрости Дмитрию казалось невежливо отвергать предложение старого рыцаря о совместном ужине.

Когда он вернулся к друзьям, те уже успели съесть жаркое и допить присланный им мех хмельного меда.

— О, вот и наш москаль вернулся! — наигранно радостным голосом приветствовал его Чуприна. — Что так долго, боярин? Мы тут, не дождавшись тебя, оприходовали все Воеводины дары!

— Правильно сделали! — ответил Дмитрий, устало привалившись спиной к бревенчатому срубу. — Мне за столом у Воеводы хватило и харчей, и браги!

— Что-то не больно ты выглядишь захмелевшим! — заметил Газда. — Похоже, не впрок тебе пошло питье Воеводино…

— Впрок, да только было от чего отрезветь после, — невесело усмехнулся Бутурлин. — Угадайте, кого пурга привела сюда вслед за нами?

— Откуда же нам знать? — пожал плечами Газда. — Ты расскажешь, мы и узнаем. Какой-нибудь твой знакомец?

— «Какой-нибудь» — не то слово. Помните, я сказывал о человеке в сером плаще, приезжавшем к Волкичу в ночь убийства Корибута? Так вот, это он!

— Что, вправду, он? — встрепенулся Газда. — А ты не мог обознаться, брат-москаль?

— Я его среди тысяч других узнаю, — убежденно молвил Бутурлин, — не по виду, так по голосу! И то, что он явился на постоялый двор, — не случайность. Он попытается освободить пленного татя!

— И кто сей пришелец? — выдвинулся из полумрака молчавший доселе Тур.

— Тевтонский рыцарь, посланник Магистра Командор фон Велль!

— Дела… — протянул седой казак. — Ну, и что ты предпринял, сообщил о том Воеводе?

— Сообщил, — кивнул Дмитрий, — да только Воевода отпустил его с миром. То ли мне не поверил, то ли с Орденом не захотел отношения портить.

Даже дивно! Казалось бы, друг Корибута, все твердил, что хочет покарать его убийц, а как дошло до дела, бровью не повел! Или же не так любил покойного, как о том рек, или… не знаю!

Бутурлин тряхнул головой, отгоняя от себя мрачные думы.

— И что собираешься дальше делать? — вновь вступил в разговор Газда.

— Даже не знаю, — честно признался Дмитрий, — впервые со мной такое. Знаю, что прав, а доказать правоты не могу!..

— Ложись-ка ты спать, боярин, — посоветовал ему Тур, — утро вечера мудренее. Что бы ни замышлял приезжий немец, ему не освободить татя. Воевода охраняет его, как зеницу ока, а перебить с горсткой воинов самборскую полусотню тевтонцу не под силу!

Если хочешь, мой тебе совет: возвращайся ночевать в избу, к Воеводе. Там тебя ждут натопленная печь и чистая постель!

— Это почему же? — поднял на него удивленные глаза боярин. — Ужели я вас чем-то обидел?

— Ничем, — грустно покачал головой казак, — только нынче ночью мы уйдем в леса. Если останешься ночевать с нами, Воевода завтра обвинит тебя в том, что ты отпустил татей на волю.