— Положим, фортификаторы с корабеллами, и впрямь, нужны Короне, — согласился Кшиштоф, — но к чему нам иноземные корчмари, содержатели постоялых дворов? Или мы, поляки, такой глупый народ, что сами не сумеем харчевню при дороге открыть?

— Отчего же, вельможный пан, сумеете. Только если душа не лежит к делу, оно вам большого дохода не принесет. За любое ремесло нужно браться с любовью, тогда будет толк…

…Когда я выкупил постоялый двор у прежнего хозяина-поляка, здесь было не на что смотреть. Дом не мог принять и десяти постояльцев, в конюшне едва хватало места для пяти лошадей. За десять лет я превратил жалкий сарай в хоромы, коими не гнушаются даже королевские послы.

Десять лет назад никто помыслить не мог, что здесь можно будет принять на постой Самборский конный отряд, что сам пан Воевода почтит меня своим вниманием!

А нынче к услугам проезжающих — просторная трапезная, теплые светлицы, конный двор — не на пять, на пятдесят лошадей! Проворная прислуга, готовая исполнить любую прихоть благородных господ.

И сколько бы постояльцев ни собралось под моей крышей, ни один из них не будет стеснен или обойден вниманием! Так скажите, вельможный пан, разве я не могу гордиться своими трудами?

— Я — шляхтич от рождения и привык гордиться иными деяниями! — усмехнулся, подкручивая кверху усы, Воевода, — но то, что ты превратил былую халупу в нынешний постоялый двор, и впрямь, заслуживает добрых слов! Будь ты каким-нибудь захудалым шляхтичем, я бы взял тебя в Самбор на должность эконома. И, клянусь честью, ты бы навел порядок и в замке, и на моем столе!

Воеводе представился стол в его горнице, заваленный прошениями и счетами, и он свирепо тряхнул головой, отгоняя наваждение, как вепрь отгоняет от себя охотничьих собак.

— Правда, ты — не шляхтич, и к державным бумагам я тебя не допущу, — закончил он, совладав с чувствами, — но чужие труды я умею ценить.

Воевода отвязал от пояса тугой кошель и бросил его Харальду, ловко поймавшему его здоровой рукой.

— Здесь хватит злотых, чтобы оплатить все твои сегодняшние расходы, если будет мало, говори о том без стеснения! И подай нам франконского вина, а то от браги меня уже мутит!

Не говори, что вина у тебя нет, я все равно не поверю. Наверняка ведь припас для послов иноземных! Не выдашь вина добром, велю жолнежам обыскать твои погреба!

Подвыпивший Воевода громко захохотал, довольный своей шуткой. Харальд велел слугам принести вина, и веселье за столом разгорелось с новой силой.

Дмитрию вдруг захотелось покинуть шумную и душную трапезную. Для Воеводы и его солдат он был чужим, и общение с ними не доставляло Бутурлину радости. Он решил, что ему лучше вернуться к казакам, коим, по наказу Воеводы, Харальд выделил для ночлега избу меньших размеров.

Боярин надеялся, что при нем стражники не посмеют затевать ссору с его подопечными. В придачу, ему ужасно хотелось спать. Три бессонные ночи давали о себе знать — Дмитрий едва держался на ногах.

— Куда это ты, боярин, собрался? — недовольно спросил Бутурлина Воевода, видя, что тот поднимается из-за стола. — Брага, что ли, выход ищет?

— Прости, Воевода, но мне нужно немного поспать. Сон одолевает — мочи нет. Ты прошлую ночь в Самборском замке провел, а мы — в седлах, под открытым небом.

— Что ж, ступай, — неохотно отпустил его Кшиштоф, — ты нынче хорошо потрудился, можешь себе позволить отдых!..

Дмитрий направился было к дверям, но прежде, чем выйти из избы, оглянулся на Волкича. Он сидел на лавке в углу под присмотром двух дюжих стражников и исподлобья поглядывал на окружающих зрячим глазом.

Хотя убежать с постоялого двора, заполненного людьми Воеводы, было невозможно, руки и ноги бывшего начальника заставы были крепко связаны. Судя по взгляду, коим он следил за пирующей стражей, его терзал голод, но никому не пришло в голову кормить пленного татя.

Жалости к убийце Дмитрий не испытывал — слишком свежи были в его памяти подробности резни на заставе и того, как Волкич собирался поступить с Эвелиной. Но и оставить его голодным Бутурлин тоже не мог. Вернувшись к столу, он отрезал ломоть от бараньей туши и протянул его пленнику.

Тот впился в мясо зубами, не сводя с московита ненавидящего взгляда. Если бы не голод, он с большим удовольствием вонзил зубы не в баранину, а в держащую ее руку. Жолнежи, охранявшие татя, глядели на Дмитрия, изумленно раскрыв рты.

— Эй, боярин! — донесся от стола насмешливый голос Воеводы. — Побереги свое милосердие для других, тем паче, что сей зверь предпочитает мясу кровь!

— Что ж, он зверь, — согласился с Самборским владыкой Бутурлин, — но к чему нам уподобляться диким зверям? За свои злодеяния Волкич и так ответит перед судом. Для чего еще морить его голодом?

Кшиштоф хотел что-то возразить московиту, но за бревенчатой стеной трапезной вдруг зычно и властно пропел горн. Стихнув на высокой ноте, трубный глас зазвучал вновь, упорно прорываясь сквозь вой неутихающей метели.

— Кого это нелегкая принесла? — изумленно произнес Воевода, прислушиваясь к пению горна.

— Не могу знать, — пожал плечами Харальд, — похоже, запоздалые путники… Вельможный господин, позвольте мне покинуть вас ненадолго… Я мигом вернусь, как только встречу гостей…

— Иди, встречай, — кивнул ему старый рыцарь, — только не забудь привести их ко мне. Хотелось бы взглянуть, кому охота рыскать по дорогам в такую пургу!

Поклонившись Воеводе, Харальд заковылял к выходу. Бутурлин хотел выйти следом, но что-то удержало его на пороге трапезной. Как и накануне гибели Корибута, в его душу закралось смутное предчувствие беды.

Он еще раз бросил взгляд на Волкича, съежившегося между двух рослых жолнежей, и ему вдруг подумалось, что они с душегубом видятся в последний раз. Дмитрий не знал, откуда к нему пришла эта мысль, но она крепко засела в мозгу, лишая его покоя. Ничто не предвещало опасности, но боярин чуял: она рядом.

В сенях раздались звон шпор, лязг оружия. Дверь в трапезную отворилась, и на пороге возник высокий человек в дорожном плаще, облепленном снегом. Из-за спины его выглядывало несколько солдат в округлых немецких шлемах.

Сердце Бутурлина учащенно забилось. Перед ним стоял незнакомец в сером, приезжавший на лесную заставу в ночь убийства Корибута. Появление его было столь неожиданным, что Дмитрий на миг остолбенел, не зная, как вести себя дальше. Орлиные глаза вошедшего сверлили московита из-под капюшона острым взглядом. Рука боярина невольно потянулась к сабле.

— Кто будете? — сурово вопросил вошедшего Кшиштоф. — Я — здешний Воевода и Каштелян Самбора и посему вправе опрашивать всех, проезжающих через мои владения!

— Посланник Великого Магистра Ордена Пресвятой Девы Командор фон Велль! — отчеканил в ответ незнакомец.

Серый плащ упал с его плеч, открыв другой, — белоснежный, с черным бархатным крестом на левом плече. В неярком свете факелов красным огнем вспыхнули командорская цепь и серебряная пряжка пояса, отягощенного мечом и кинжалом.

— Грамота посланника у вас, конечно же, с собой? — осведомился Кшиштоф, окинув взором статную фигуру Командора. — Хотелось бы взглянуть на нее!

— Извольте, господин Каштелян, — рыцарь сделал шаг навстречу Воеводе, доставая из поясной сумки свиток, скрепленный печатью Магистра.

Воевода развернул его и пробежал глазами. Отчасти из-за дальнозоркости, отчасти по причине недостатка грамотности, он мало что сумел в нем разобрать. Ему захотелось кликнуть Флориана, более сведущего в канцелярских делах и способного отличить подлинную грамоту от подделки.

Но, вспомнив о том, что он сам отправил недужного племянника отсыпаться, Кштштоф передумал. Он мог, конечно, отдать свиток на прочтение Бутурлину, искушенному в грамоте, но старый рыцарь никогда бы не решился о чем-то просить московита, тем самым признав его преимущество.

Наконец, Воевода сдался. Печать, привешенная к свитку, у него не вызывала сомнений, а содержание грамоты не особенно беспокоило Самборского Владыку. Посланники Ордена нередко проезжали через его владения, и у всех в подорожных, как правило, было писано одно и то же.