Бикки принял Влаха в шатре, оказал честь угощением, выказал уважение подарками. За трапезой обо всём повыспросил советника риксич. А наутро десять кёнингов отсчитал и позволил им сопровождать Бикки. Сам повёл их краткой дорогой во градец риксов.

По пути настороженно встречали их чернь-смерды. Княжичу поклоны били, в лица готам враждебно глядели. Как проедет посольство, так плевали ему вслед. А тропу, по которой проскакали малые кёнинги, смерды посыпали серым пеплом и жаркими угольями. За этим делом приговаривали: «Горит, горит у них под ногами земля!..»

В воротах Веселиноьа на готов глядя, замечали градчие, что потрепал их гунн! «Куда подевалась гордыня?.. Смотрите, плечи у них ссутулились, обвисли усы. Готы глаза прячут, у готов руки дрожат». Спрашивали молодые:

— Кто тот, что впереди едет? Кто тот, что улыбается так мягко, а глаза между тем жёстки?

— То Бикки! — отвечали. — Словенский полоняник. В ногах у кёнинга спит, головою кёнинга правит. А настоящая цена ему — меч!

В волнении примолкли готы, рассматривали риксов градец. «Диво дивное! Понастроено сколько! И богато, и многолюдно, и речь людская громка». Ты пройдись только, погляди. Смерды под навесом рыбу вялят, каждая рыбина размером с локоть, по хребту разрезана, пластом развёрнута, жёлтым соком истекает, запахом прельщает псов. Там кожи мнут, на солнце сушат, там горшки лепят, а там дымокурня чадит. И гремит, бьёт рядом железо холодное по железу раскалённому, челядины раздувают меха. Женщин во градце много. На них глядя, удивлялись готы — работой заняты, а одеты нарядно и увешаны янтарём. Гружёный обоз проскрипел колёсами, взбил белую пыль. Промчался десяток всадников. Поднимались от берега, от широких ладей люди из града Глумова. У знающих про дальние торжища-мены спрашивали.

Шумом, суетой оглушены были готы. Невольно сравнивали Веселинов с Каменными Палатами. И казались им Палаты милее, привычней, хоть и пасмурно-зябко было под их тяжёлыми сводами, и под взором Германариха неуютно. И пьяно в Палатах, и разгульно. Но там дом, там родина. А здесь процветающий сильный враг. Там, покидая милые сердцу вайхсы, бегут люди в Таврию, а здесь широкобородые мужи изыскивают выгодные торжища и ведут к ним груженные добром ладьи. Чья вина? Чья вина? На Данпе меч о меч гремит, а в Веселинове созидающий молот покрывает все звуки. Там лютуют гунны, головы готские насаживают на копья и поднимают высоко, здесь пируют в чертогах заезжие свей. Что в антах нашли? Зачем дружбу водят? Бьёрновы люди за столами княжьими праздными кубками стучат. Славный Торгрим в чертогах здешних под арфу песни поёт! Всё Бош! Всё Бош! Крепок и хитёр. Жизнь свою с младых ногтей разумно строит. С кунигундой свейской сынов завёл, с Ландией воинственной — родство.

Поднялись готы к воротам малого градца, за риксичем Влахом ступили внутрь. Хмурились кёнинги, угадывая насмешку в глазах у дюжих градчих. Да кляли готы советника Бикки за то, что для своего посольства он их сотню избрал, унижению подверг достойных героев. «И Амал Германарих выжил из ума: то с войной, то с дарами. Припекло! Память отшибло! Мечется кёнинг, а Бикки сети плетёт у него за спиной. То разумным отчётливо видно!.. Сколько змея кожу ни сбрасывает, а всё одно змеиной же кожей и обрастает. Истекает кровью гордая Гетика, а Бикки возле Влаха вьётся... собака!»

За столом в чертоге сидели готы, рикса Божа разглядывали и сыновей его. Зол Велемир, исподлобья смотрит, шитую серебром перевязь теребит. Молчит, но не замедлит делом ответить на неосторожное слово. В чёрное одет, славит цвет этот Ворон нахохленный.

В белой рубахе Анагаст-риксич, ласков и добр. Волосы, как у Сампсы, длинны, белы, гребнем расчёсаны на прямой пробор. Миловиден Анагаст, с красной девою схож. Рядом с Божем сидит, на готов глядит внимательно, их грубый выговор подмечает, переспрашивает у отца непонятные слова. Думали готы: «Хорош будет бард, коль скоро любопытен так. Да тонок его слух, это заметно, да взгляд цепок, да голос высок».

Княжич Влах среди нарочитых удалец. По левую руку чадь-лучники сидят, по правую — чадь-кольчужники. Всяк перед Влахом другому равен, всяк княжичу предан сердцем и душой. Божа оставит, за Влахом пойдёт! Тур-сотник от него неотступен, готский взгляд чутко стережёт, к готскому слову прислушивается. Смел, порывист, с риксичем издавна волен в речах. Замечали друг другу малые кёнинги:

— Не Генериха ли сын? Лицо к лицу!..

Недавней памятью сильны, Божа одобрением дарили готы. «Он с кёнинга шлем снёс, одолел Германариха! Кому ещё удавалось такое? Он, говаривали, и Гиттофа однажды победил. Самого вризилика!»

Слушали вкрадчивые речи советника:

— Не время, Бож, обиды прежние считать. Пересилил ты мощь Ёрмунганда, после этого ещё более укрепился. Проезжая по вайхсам твоим, мы видели это. А слава о Файнцлейвгарде до Понт-моря дошла и за Понт перевалила! Знают теперь о тебе ромеи, упоминают подвиги твои их летописцы. Знают о тебе и в Александрии учёной, и в Антиохии богатой. Так же, как и нас, народ твой готами называют. Издалека не видят разницы, да и мы-то не во всём видим её; а приехать посмотреть — опасаются. Ибо грозная у тебя слава!

На эти хвалебные речи не ответил Бож, только с нескрываемой досадой взглянул в улыбчивое лицо Бикки, как на масляное пятно, и слушал дальше.

— Между тем, залита пожарами Гетика. Она скорбеть не успевает по погибшим героям. Здесь-то не слышен её стон, не виден её дым. Гунн идёт! И всё меньше у нас сил, чтоб сдержать гунна. Везеготы ушли, нет надежды на них. Наши кёнинги на запад смотрят, думают тайком: «Не лучше ли за горами укрыться, за полноводным Данувием?». Весь удар, Бош, пришёлся на нас. Подкосились колени у былой славы. И послал меня Германарих к тебе со словами о помощи. Вчерашний достойный враг может стать достойным союзником сегодня. Забудем прежние обиды! Ведь гунн Баламбер и тебе грозит, и в твой простор войдёт, сломив Гетику.

Не любили кёнинги советника Бикки, но с этими его словами и они согласились.

Ответил рикс:

— Не жаль мне Германариха, который мыслит одним днём и слаб памятью; не жаль и тебя, советник, ибо твои пути не совпадают с путями чести — мне ведомо это. Пусть бы Баламбер наказал вас за прежнее зло... Однако за всю Гетику многострадальную, за вдов и сирот, за стариков и младенцев призову постоять своё воинство.

Вздохнули с облегчением, поднялись со скамьи готские кёнинги. И Бикки поднялся, руку к сердцу приложил:

— Слова великодушные, что слышу, подобны самым дорогим сокровищам. Согласие твоё передам в Палатах. И ещё посмею сказать тебе, Бош... о! муж благородный... что ждёт тебя Амал Германарих на Данпе, готовит пир, готовит побратимство на века. Девы-служанки крутобёдрые начищают кубки, красавицы рукодельные вышивают скатерти, готские прекрасноокие жёны моют котлы, а знатные карлы уже режут овец...

Так сказав, пустился советник Бикки в обратный путь. И кёнинги-послы повеселели, хвалили великодушие антского рикса. «Выстоит, — радовались, — теперь наша родная Гетика! Единство с Бошем, побратимство с ним сокрушит любого Баламбера. Слава Бошу-союзнику!.. А теперь, побратимы, с вестью доброй скорее в Палаты помчим!..»

Готы больше не видели насмешек в глазах у градчих; и Веселинов уже не представлялся им таким враждебным. Оглянулись на градец, сказали: «Побратим!». И поклонились. Подумал Бикки: «Файнцлейвгард силён, потому что смел Бош. Своей головой кёнинг живёт, свои обычаи навязывает. А старое — рвёт».

Тур-сотник проводил готов к окраине...

Этим временем спрашивал Влах Божа-рикса:

— Нужно ли ехать тебе раньше времени в готские Палаты? Что пир? К чему он, когда уместнее дней не терять, ковать клинки и шить сёдла? С пиром тем не таит ли злого умысла прежний недруг? Можно ли так легко доверяться случайному послу?

Отвечал сыну Веселинов-князь:

— Если я не поверю готу теперь, то как я доверюсь ему в битве, как повернусь к нему спиной перед лицом общего врага?.. Не время Германариху счёты сводить. Помощи ищет, на четыре стороны глядит — не встанет ли кто рядом с ним против Баламбера.