— Да. — Мысль Марлена уже начала работу.

— Конечно, идеальны места без… безэльфные, скажем так. Чтобы одежду раздобыть, оружие, хотя это я уже слишком размечтался… И чтобы недалеко от места, где у них хранится дурман для путешествий. Наша первая цель — обзавестись «транспортом».

— Понял, понял, — раздраженно пробормотал Марлен.

— Часа три хватит?

— Угу.

— Ну, добро.

Бус и Владимир встали и ушли.

Полукровка закрыл глаза, сомкнул пальцы рук в замок и расположил его на затылке, потянулся и откинулся в кресло.

— Востроухов, — окликнула его Светлана, и голос ее был тих, но требователен. — Ты им всё сдашь?

Марлен резко раскрыл глаза, расцепил руки и сел прямо, не сводя взгляда с подруги.

— Свет, а ведь я об этом мечтал двадцать юных лет, — произнес он со спокойствием маньяка. — Двадцать драных лет я каждый вечер засыпал в эльфийской школе, проглотив ежедневную порцию говна и ожидая очередную подлость, которую «истиннорожденные» (они так себя называли, а меня, естественно, полукровкой), так вот, ожидая, как я уже сказал, милый розыгрыш, который «истиннорожденные» припасли на глубокую ночь. Ну, в начальных классах так, по мелочи, — ушат лягушек под одеяло или одежду сожгут. А в старших и пожестче было.

— А что ты?

— Колотил их по одному. — Марлен улыбнулся. — А потом они все колотили меня.

— А потом? — В глазах Светланы стояли слезы.

— А потом я лечился, выходил из лазарета и колотил их по одному. И так могло продолжаться долго, затем пауза (нас разнимали и наказывали всех). И до следующей крупной проказы моих возлюбленных однокашников.

Молодой на вид упырь зашел в комнату, положил ручку с несколькими листами бумаги на столик и глухим баритоном проговорил, указывая в угол:

— В комоде вы найдете напитки.

— Спасибо, — сказал Марлен.

Упырь удалился.

Востроухов отправился к комоду и невольно им залюбовался: красивые старые вещи почти осязаемо излучают особую энергию. Провел рукой по резьбе на дверцах.

— Знаешь, мне всегда было обидно за нас, за русских людей, — произнес Марлен.

— Русский эльфийского происхождения, — с неясной ему обидой прокомментировала Света.

— Да хоть нигерийского. — Он справился с накатившим гневом, мягко стукнул кулаком по верху комода, открыл дверцу. — Мартини с соком? Водка? Коньяк?

— Коньяк без закуси — это как смех без причины.

— Здесь шоколад.

— Тогда давай. И не забудь досказать, почему тебе обидно за нас, за русских людей, — продолжила язвить Света.

Востроухов вернулся к столику с бутылкой «Мартеля», двумя стаканами и плиткой горького шоколада. Разлил, разломил закусь, не распаковывая, и только затем разорвал обертку.

— Итак, почему мне обидно за нас, за русских. Мы не ценим свою историю, вот почему. Посмотри на этот комод, на кресла, на столик. Это всё — наше, сделанное здесь, русскими мастерами. Еще при царе. Вон те вензеля — отвратительная подделка под итальянцев. Когда-то от этого комода ценителя тошнило, а какой-нибудь невежественный толстосум заплатил бы золотом. Сегодня эта вещь охренительна, несмотря на то, что ее ваяли крепостные мастера без специального среднего образования а-ля ПТУ.

— Коньяк испарится, — вставила слово Света.

— Следи за мыслью, женщина! — с притворной грозой в голосе ответил Марлен. — В России ужасающе мало старых вещей. Это парадокс: казалось бы, шмотки никто не выбрасывает, а бабушкины сундуки куда-то испаряются. Найти что-нибудь, оставшееся от прадеда, почти невозможно. Я, конечно, утрирую, чтобы вычертить общий смысл. Никто не теряет свою историю беззаботней и быстрей нас.

— Вещи еще не история. И вообще, сейчас историей станет коньяк, если мы не выпьем.

— Тогда за память.

— Да хоть за видеокарту.

Востроухов скорбно выпил.

Светлана выпила зло.

Некоторое время хрумкали шоколадкой.

— Отношение к вещам — индикатор отношения к истории, — назидательно сказал Марлен. — Нельзя долго помнить то, что невозможно потрогать. Портреты, фотографии, дедовы награды, бабкина вышивка, кортик прославленного предка, пуля, вынутая из груди прадеда… Это всё и есть твоя история, а не хрень, которую пишут в учебниках.

— Ну и где кортик твоего прадеда? — подковырнула девушка.

— У моего прадеда по материнской линии не было кортика, потому что он был крепостным. А прадед по отцу, старый козел с лощеной мордой, заседает и по сей день в эльфийском совете старейшин и решает, как будет развиваться искусство игры на струнных инструментах в ближайшее столетье. Очень важная историческая роль.

— К чему ты это всё рассказываешь?

— К тому, что я знаю, куда мы отправимся с моими кровососущими друзьями.

Светлана застыла, едва не открыв рот от удивления.

— Ты отправишься… туда?!

— А кто ж ляхов до Москвы кроме Сусанина доведет-то? — Марлен подмигнул. — Не пугайся, я еще не в таких переделках бывал.

— Гад ты, Востроухов…

Она плакала, спрятавшись у него на груди.

А он наконец-то почувствовал себя предателем — предателем девушки, которую любит.

Просыпаться от анабиоза — это, мое вам откровение, штука гадкая.

Несколько часов ты бредишь, то увлеченно участвуя в каких-то нереальных событиях, то отстраненно наблюдая, как сознание будто бы проламывает слой ледяного беспамятства. Даже не проламывает, а давит, греет, точит, простукивает, ища слабину этого толстого пласта.

Лабиринты бреда были настолько причудливы и бессмысленны, что я не рискну пересказать хоть какую-нибудь мало-мальски простенькую ветвь глюков. Мне интересна двойственность положения разума, переживающего пробуждение от анабиоза: ты словно и внутри событий, и одновременно смотришь на них чуть сверху и со стороны. Каждый миг ты и там, и тут, и даже когда этот навязчивый сон ведет тебя тропой триллера, ты и боишься, и не без иронии оцениваешь разворачивающийся перед тобой спектакль.

Когда я, наконец, прорвался в явь, первым, что предстало предо мной, было любопытное лицо Зангези. Оказывается, он здесь дежурил по распоряжению Ярополка Велимировича. Или по своей инициативе, я так и не понял.

Комбинизомби с жадностью расспросил меня, каково это — впадать в летаргическую спячку, и я порадовал его цветастым рассказом о бреде. Особенно Зангези очаровался байдой про спектакль глюков, где ты и действующее лицо, и наблюдатель. Он вообще, как я погляжу, неровно дышит к театру. Ох, уж этот наш тишайший комбинизомби…

Тем не менее, я ему благодарен. За разговор, за необходимость формулировать. Ум чрезвычайно долго и нехотя обретал обычную силу, а медленность и примитивность мышления меня всегда злит.

Потом в припадке благодарности я подумал, что, в сущности, скверно знаю старину Зангези. Мы все относимся к нему как к интеллектуальному помощнику, этакому дворецкому вроде развитой компьютерной системы — услуги принимаем, мнения не спрашиваем. А ведь он-то, хоть и генный проект ну-вы-и-странников, но живой разум. В общем, пришла моя очередь задавать вопросы.

Оказывается, у меня был странный посетитель, и даже случилась своего рода драка, в которой чуть не сплоховал самолично шеф. Комп дал голографическую картинку. Совершенно незнакомый человек. То есть, вампир.

Вы, люди, меня удивляете. Еще и вампиров в своей среде воспитать смогли и прячете. Мне, прибывшему сюда из другой галактики и повидавшему разное, истории о кровососах казались местными сказочками. Но космос велик, контексты бесчисленны. Значит, бывает и не такое.

Телепортация тоже поразила. Данных, естественно, мало, а факт налицо — не было гостя, и вдруг появился. Неужели работа с контекстами как-то завязана на кровопийство?!

Странные вы зверьки.

Затем я вспомнил наконец-то, как докатился до нынешнего состояния. Ну, то есть, про хапуговки и Разоряхера.

— Так ты слышишь мысли клопоидола? — ненавязчиво поинтересовался я у Зангези и получил в ответ целый пятнадцатиминутный монолог, какой это неожиданный и сложный опыт, и насколько информация из головы клопапы помогает шефу.