Кроме того, на дороге попадались индейцы, которые везли на своих мулах на рынок маис, агаву и бобы, и, совсем уж нечасто, встречались конные испанцы. Пешком двигались преимущественно занятые на рудниках индейцы, метисы и африканцы, тащившиеся на работу или с работы. Все эти люди передвигались группами по десять-двенадцать человек.

Даже всадники из соображений безопасности предпочитали не путешествовать в одиночку.

И удивляться тут не приходилось. Рудничные тракты, по которым перевозилось немало ценностей, естественно, привлекали всякого рода любителей поживы — и обычных бандитов, и непокорных индейцев, и беглых рабов. Все они пополняли полчища грабителей.

Я вёл наблюдение за дорогой до темноты, пока меня не сморил сон, а проснувшись, продолжил свою вахту, подумывая о возможности присоединиться к какой-нибудь компании рудокопов, возвращающих с заработков по истечении срока найма. Беда, однако, заключалась в том, что вольнонаёмных работников, в отличие от заключённых и рабов, не клеймили, и, узнав во мне каторжника, они запросто могли выдать меня ради получения награды.

И тут мне на глаза попалась одинокая пожилая женщина, которая вела в поводу нагруженного плетёными корзинками ослика. «А ведь стоит только раздобыть осла и вьючные корзины, — сообразил я, — и из меня получится превосходный местный торговец!»

¡Dios mio! Да лучшего и не придумаешь! Разумеется, будь у меня dinero, я бы не преминул возместить женщине утрату, но ведь если вдуматься, то задуманное мною и так представляло собой благое дело. Я собирался избавить пожилую женщину от риска быть не только ограбленной, но и убитой, что вполне могло случиться, позарься на её осла настоящие бандиты.

С этой мыслью я спустился с холма и затаился в придорожных кустах. Вообще-то путница, для индейской женщины, была немалого роста и крепкого сложения, но я был уверен, что смогу напугать её и получить желаемое, не вступая в схватку и не причинив ей вреда. Лица женщины я не видел, но одежда и особенно старушечья шаль наводили на мысль о преклонном возрасте, тем паче что и вела она своего осла медленно, опустив голову и сгорбившись.

Не желая слишком уж её пугать, я отложил своё копьё и дубинку, а когда женщина поравнялась с моим укрытием, выскочил на дорогу с обсидиановым ножом в руке.

   — Я забираю твоего осла! — грозно выкрикнул я.

   — Это мы ещё посмотрим! — прозвучал из-под шали мужской голос, и я увидел тёмное лицо африканца. — Бросай-ка нож! — приказал он, обнажая клинок.

На дороге послышался стук копыт. Я угодил в западню.

Чернокожий подступил ко мне, держа оружие наготове.

   — Бросай нож, метис, пока я не перерезал тебе глотку.

Я повернулся и бросился бежать назад, к холму, однако всадник на муле вскоре настиг меня, заарканил, словно бычка, и ловко связал по рукам и ногам. Когда пыль осела, я, надёжно связанный, лежал на земле в окружении africanos. Я решил, что попал в руки маронов, шайки беглых рабов, и, как оказалось, был не так уж далёк от истины.

Их вожак, здоровенный негр, набросивший на меня лассо, склонился надо мной и, взяв пальцами за подбородок, повернул лицо так, чтобы лучше разглядеть клеймо. После чего удовлетворённо улыбнулся.

   — Как я и думал, беглый каторжник. Но клеймо неразборчивое. Ты с какого рудника удрал?

Я молчал. Он отпустил моё лицо, выпрямился и дал мне пинка.

   — Впрочем, какая разница? Это крепкий, здоровый малый. На любом руднике нам дадут за него сотню песо.

Я понимал, что африканец прав. Заплатят сотню и будут считать это выгодной сделкой, ведь законная покупка раба обошлась бы руднику вчетверо дороже.

Эх, и как я только мог позабыть одну из заповедей, которую постоянно повторял отец Антонио: если что-то кажется слишком хорошим, чтобы быть правдой, значит, это неправда. Только законченный простофиля мог клюнуть на такую примитивную приманку, как одинокая старушка с осликом. А ведь я вполне мог бы и по походке, и по осанке, и по движениям рук догадаться, что это мужчина.

И как меня только угораздило так влипнуть? Я взорвал рудник и пережил взрыв, спасся из реки, уцелел благодаря личному вмешательству Всевышнего, разделил ложе с индейской красавицей, набрался сил от солнца — и что же? В довершение всего этого сам, по своей доброй воле, клюнул на дурацкую приманку и буквально прыгнул в руки охотников за рабами!

   — Эй, парни, — подал голос подошедший негр, изображавший женщину с осликом, — этого малого я сцапал. Мне положена особая доля.

Он с вызовом воззрился на их вожака, того, который осматривал моё лицо.

   — Эй, Янага, слышишь меня? Мне положена особая доля, это будет по справедливости.

Услышав имя вожака, я вздрогнул.

   — Это я набросил на него петлю, — возразил человек, которого назвали Янагой. — От тебя он удрал.

   — Но это я заставил парня клюнуть на наживку и выскочить из укрытия.

Я присмотрелся к чернокожему, с которым спорил человек в женской одежде, гадая, может ли он оказаться тем самым Янагой, которому я в те давние дни помог бежать. Кто он, этот вожак маронов по имени Янага?

Уладив разногласия с погонщиком осла, Янага объявил, что, поскольку отправляться на рудник сегодня уже поздно, они встанут лагерем прямо на месте. Что и было сделано: мароны распаковали припасы и развели костёр. Я присматривался к Янаге, пока это не привлекло его внимание.

   — Чего уставился? — Он отвесил мне очередной пинок. — Если попробуешь навести на меня порчу, я велю изрезать тебя на мелкие кусочки.

   — Я тебя знаю.

Он ухмыльнулся.

   — Не ты один. Моё имя гремит по всей Новой Испании.

   — Когда я видел тебя в прошлый раз и спас твою жизнь, это имя не значило ничего.

По правде сказать, я спас не его жизнь, а его гениталии, но для большинства мужчин это было одно и то же. Африканец стал старше, в бороде его появилась седина, но я уже не сомневался: передо мной тот самый человек.

Янага уставился на меня, прищурившись.

   — Что-то я не пойму, о чём это ты?

   — Помнишь, тебя привязали к дереву у дороги на Ялaпу? Твой тогдашний хозяин, плантатор, собирался тебя оскопить. Я перерезал твои путы, и в результате без яиц в тот раз остался он.

Янага пробормотал что-то на своём языке, что именно — я не понял, опустился рядом со мной на колени и пристально всмотрелся в моё лицо. Как я понял, африканец старался представить себе, как бы я выглядел без бороды и всех тех отметин, что наложили на мой облик годы.

   — Потешаясь над тем, что ты называл себя принцем, — напомнил я, — плантатор грозился кастрировать тебя на глазах у других рабов, в назидание, чтобы все знали, что бывает с непокорными. Тебя сильно избили и привязали к дереву. Да, вот ещё — твой мучитель швырнул в тебя камень и сказал, чтобы ты сожрал его на обед.

По лицу африканца я понял, что не ошибся: он был тем самым Янагой, которого я спас возле дороги на Ялапу. «Жизнь — это круг, — любил повторять отец Антонио. — Если проявить достаточно терпения, всё рано или поздно возвращается на круги своя. Китайцы, которые живут на другом краю света, верят, что если очень долго сидеть на берегу реки, то однажды увидишь, как по ней проплывёт труп твоего врага. Все наши дела, и злые и добрые, рано или поздно напоминают о себе».

Я уже собрался продолжить свои воспоминания, но африканец шикнул на меня:

   — Тише! Не нужно, чтобы кто-то услышал эти твои речи.

Янага ушёл, не появлялся около часа, а потом вернулся с едой. Чтобы я мог подкрепиться, он развязал мне левую руку.

Остальные мароны, сидя вокруг костра, толковали о том, как потратят полагающиеся за меня деньги. Из их разговора я понял, что им уже доводилось ловить и продавать на шахты индейцев и африканцев, но такого здорового и крепкого беглеца им ещё не попадалось. Эх, видели бы они меня до того, как меня откормила сердобольная индейская красавица!

   — Как мог беглый раб превратиться в охотника за рабами? — спросил я у Янаги.