— Ты у меня сейчас заплачешь! — пообещал Пётр.

— Знаешь что? Надень сразу две бабиных рубахи, мне не жалко, — великодушно предложил Иван. — Выйдет луна — увидишь, что так даже красивей будет. Это же такое загляденье, когда здоровенный мужик, из которого борода и усы торчат во все стороны, в бабских исподниках под луной разгуливает.

— Перестань молоть, емеля, язык сломаешь.

Пётр почти силой натянул на Ивана рубаху, и они стали спускаться к озеру.

— Сейчас мы гусям покажемся и обратно подниматься наверх будем, — шёпотом заговорил Пётр. — Ты держись всё время за мной и не суетись, не делай резких движений, чтоб гусей не испугать. Они пойдут за нами как миленькие.

Отводя руками мокрый от росы камыш и осоку, Иван пробирался вслед за Петром к воде. Вот под ногами захлюпало, и он разглядел чёрную гладь озера, а совсем близко от берега белыми пятнами выделялись гуси. Встревоженные шумом в камышах, они загалдели и поплыли прочь. Но едва Пётр вышел к самой воде, как гуси снова потянулись к берегу. Подождав, когда они подплыли совсем близко, Пётр повернулся спиной к озеру и полез обратно на берег. Шёл он медленно, слегка присев и переваливаясь, словно старый гусак. Иван, дыша ему в затылок, старался повторять все движения брата. А сзади за ними покорно тащились гуси.

Пётр повернул к шалашу и скрылся в нём, оставив двери открытыми. В шалаше было совсем темно. Иван, следуя за братом, нагнул голову, чтобы не стукнуться о навес. Пройдя шалаш насквозь и выпустив из него Ивана, Пётр закрыл дверь на деревянный засов и дождался, пока все гуси не зашли в шалаш. Затем он быстро перебежал ко входу и закрыл на засов вторую дверь. Гуси встревоженно загалдели, захлопали крыльями в ловушке.

— Чудеса! — развёл руками Иван. — Обалдели они, что ли?

— Глупая птица, — согласился Пётр. — Так их ловят камчадалы в низовьях Камчатки. Там тьма-тьмущая озёр, а на них дичь. Мне казак один рассказал про этот способ. Я, признаться, думал, что он разыгрывает меня. А всё-таки решил попробовать. Чем кончилась моя первая охота, ты знаешь. Ел ведь гусятину.

— А я всё дивился, с чего это ты ружьё не взял.

— Как видишь, обошлись без ружья. И лук твой со стрелами не понадобился... Они нас за гусаков приняли. Снимай рубаху, емеля. Сейчас крутить головы гусям будем.

В шалаше оказалось четырнадцать гусей. Нагрузившись добычей, они заспешили к оставленному у ручья бату. В темноте сместились все окружающие предметы, и они долго кружили по котловине, проваливаясь в мочажины и спотыкаясь, пока не отыскали ручей. Лодка была на месте. Бросив тушки гусей на её дно, поплыли по чёрной, отблескивающей в свете месяца воде.

Обратный путь по течению занял немного времени, и они вернулись в острог ещё до полуночи. Крепость, к их удивлению, ещё не спала. Почти во всех избах горел свет.

Зная, что в Верхнекамчатске, как и во всех других острогах, казаки ложатся с наступлением тьмы, а встают вместе с солнцем, Иван встревожился:

— Стряслось что-нибудь?

— Должно, так, — забеспокоился и Пётр, ускоряя шаг. — Может, партия с Авачи вернулась? Рано что-то. Уж не побили ли их камчадалы с коряками?

— Да как они могли их побить? Партия сильная. Семьдесят человек ушло. Порохом да свинцом их снабдили не жалеючи.

— То-то и мне непонятно. Постучать разве к кому?

— Да, поди, твоя жёнка знает, что случилось.

— Сейчас увидим, есть ли в нашей избе свет.

Миновав крепостную стену, они вышли к своему дому и сразу разглядели свет в окошке горницы.

Едва переступив порог дома, они услышали в горнице шум мужских голосов. Толкнув туда дверь, Иван увидел за столом всех большерецких казаков. Мрачные, перекошенные от ярости лица их не предвещали ничего хорошего. У Дюкова с Торским глаза были красны, усы промокли от слёз. Сердце у Ивана сразу упало.

— Что случилось? — с трудом выдавил он.

Анцыферов бросил на него растерянный взгляд и тут же отвёл глаза. За столом сразу наступила тишина. И от этой тишины у Ивана голова пошла кругом. Стены горницы, словно в бреду, уродливо раздулись и стали разбегаться прочь, потом стремительно сошлись, грозя раздавить сидящих за столом.

— Да говорите же! — закричал Иван, уже понимая, что его ждёт удар.

— Большерецк спалили! — визгливо, не своим голосом выкрикнул Шибанов, вцепившись пятерней в трясущуюся бороду.

Иван бессильно опустился на лавку.

— Как спалили? — спрашивал Пётр. — А казаки куда смотрели?

— Всех побили, — отвечал кто-то. — Никто живым не ушёл.

Вопросы и ответы звучали для Ивана из далёкого далека, с немыслимой высоты, и, падая оттуда камнем, били прямо в сердце.

— А Завина? Где Завина?

Никто не отвечал ему. Глядя в коптящее пламя плошки, ставшее вдруг ослепительным до рези в глазах, он всё не хотел поверить своему несчастью и упрямо, тупо повторял:

— А Завина? Где Завина?

И молчание казаков снова и снова подтверждало, что нет у него Завины, нет у него дома, нет ничего. Есть только это режущее глаза пламя, разрастающееся в огромный пожар. И там, в этом огне, метались люди, там исходила криком, сгорая заживо, его Завина.

Возвращение партии служилых с Авачи совпало с открытием ярмарки в остроге. Поход на авачинских камчадалов и коряков был удачен, казаки взяли с них ясак и привели много пленников и пленниц из непокорных неприятельских стойбищ. Несмотря на то, что жизнь в крепости была омрачена гибелью Большерецка, в день открытия ярмарки в остроге шумело веселье.

У восточной крепостной стены, напротив часовни, на вытоптанной до земли площади, несколько прибывших на Камчатку вместе с Атласовым торговых людей разложили свои товары по широким, заранее сколоченным столам. Торговали в основном мелочью, серебряными безделушками, иголками, позументом, цветными лентами, пронизью и бисером. Эти товары пользовались большим спросом у коряков и камчадалов, тогда как сами казаки покупали их мало. Но были здесь товары и посерьёзнее: усольские ножи, огнива, пестрядь, холст, дешёвые цветные сукна, листовой табак, бухарские шёлковые и бумажные платки, пряжа для сетей, выделанные кожи, жестяная и медная посуда. Эти товары казаки брали нарасхват.

На ярмарку приехали и низовские казаки и промышленные. Привезли соль, которую варили сами на побережье, и выменянные у коряков товары: ровдуги, кухлянки, малахаи, меховую обувь. Товары эти у верхнекамчатских казаков и у здешних камчадалов были в большой цене.

На ярмарку приплыли в батах камчадалы из ближних и дальних мирных стойбищ. Эти продавали изукрашенные узорами костяные гребни и стаканы, крапивные сети и птичьи перья для набивки подушек и перин, вышитую обувь, медвежьи шкуры, шапки и рукавицы из собачины.

Денег почти ни у кого из казаков не было, а у камчадалов и подавно. Торговля шла меновая. Промышленные охотно отдавали свои товары за соболей и лис. Брали и бобровые пластины.

Верхнекамчатские казаки успели к ярмарке в изобилии насидеть вин и прикатили на всеобщий искус свои бочонки. Сюда, к владельцам бочонков, побывав во многих руках, особенно густо стекались соболя и лисы: те, кто продавал, и те, кто покупал, не ленились обмывать свои сделки.

День стоял сухой и жаркий. На ярмарочной площади, поднятая сотнями ног, кружилась пыль, оседая на разноцветных праздничных кафтанах казаков, на расшитых бисером и цветной шерстью кухлянках камчадалов и коряков, на малицах женщин и рубашонках носившихся между столов с товарами ребятишек. От шума голосов, от весёлой перебранки, ругани, споров, от топота разлетевшихся в плясе каблуков и песен подгулявших казаков у Ивана кружилась голова. Площадь в своём беспрерывном движении напоминала галочью свадьбу.

Пётр выкатил на базар восемь бочонков вина и попросил Ивана помочь в торговле. Вино разбирали — успевай наливать. Жена Петра, Мария, уже несколько раз уносила пушнину в амбар, а к бочонкам все тянулись служилые и камчадалы.