Завина, увидев, что небо проясняется и тьма сменяется солнечным светом, немного успокоилась и даже повеселела. Козыревский знал эту её особенность быстро переходить от слёз к веселью. У неё был лёгкий характер.

— Ну, пойдём со мной бат доделывать?

— Пойдём! — обрадованно откликнулась она. Иван, опасаясь, как бы его не засмеяли крепостные казаки, не часто брал её на свои работы.

Растолкав всё ещё спавших служанок и наказав побыстрее готовить завтрак, Козыревский выдернул из стоявшего в коридоре чурбака топор и, сопровождаемый Завиной, вышел на совсем посветлевший двор.

Между тем казаки разыскали тот самый бочонок с вином, который Анцыферов с Мартианом потеряли в темноте, и прикатили его на площадь перед приказчичьей избой. Все они по очереди старались вышибить из него пробку, которая никак не поддавалась их усилиям.

Были тут Шибанов с Березиным, первый чёрен, что ворон, второй ликом и волосом светел, словно святой отрок с иконы, но притом оба далеко не праведники, любители хмеля, забияки, мастера рубиться на саблях; был тут тонкий в кости, смуглый, вёрткий, что вьюн Дюков, меткий стрелок из пистоля, попадавший, не глядя, в подкинутую шапку; был вислоусый, что морж, невысокий ростом, но широкий туловищем Торской, бривший голову наголо, дабы не было видно, что почти весь волос на голове у него вылез — этот славился на всю Камчатку как лучший игрок в шахматы, карты и вообще в любые игры, где надо уметь шевелить мозгой. Тут же тучный рослый архимандрит Мартиан, ероша рыжую бороду, говорил, склоняясь над застрявшей пробкой:

— Изыди, треклятая, аки младенец из чрева матери, либо провались вовнутрь, демонова затычка!

Над всеми возвышался на целую голову Данила Анцыферов, казак матёрый, каких земля нечасто родит, горбоносый, с ястребиными очами и могучей бородищей, которая распласталась от плеча до плеча по всей его обширной груди, — казаки иногда шутили, что его бороды хватило бы на три пары валяных сапог.

Заметив Козыревского с топором, Мартиан гаркнул:

— Гляньте, угоднички! Господь услышал наши муки, послал нам святое орудие для сокрушения затычки дьявольской.

С помощью топора Козыревского затычка была мигом вышиблена, и, учуяв винный дух, сразу прянувший из бочонка, Мартиан возвёл очи горе:

— Она! Благодать господня! Налетай, кто в бога верует!

Воспользовавшись суетой вокруг бочонка, Козыревский с Завиной незамеченными выскользнули из толпы, не забыв прихватить свой топор.

Держась за руки, они по косогору спускались к реке, и Завина, кажется, теперь уже без боязни смотрела на сажу, сплошь покрывавшую траву на косогоре. Весёлая возня казаков у бочонка с хмелем убедила её, что казаки не придают никакого значения небесному пеплу, что они уже и думать о нём забыли, а раз и её Иван не боится выпавшей сажи, то и ей бояться нечего.

Козыревский так и не вспомнил, что собирался поговорить об утренних подозрениях Завины с Ярыгиным. Карымча, Канач, подозрительные поездки камчадалов друг к другу в гости — всю его зародившуюся было тревогу, казалось, унесло вместе с тучей сажи.

Работу они закончили даже раньше, чем рассчитывал Иван. Когда служанка пришла звать их завтракать, бат уже был готов к спуску на воду.

Шёл всего шестой месяц их с Завиной жизни под одной крышей. И за завтраком они вели разговор о том, что им необходимо ещё приобрести для хозяйства. Козыревский решил прочно осесть в Большерецком остроге. У него есть дом, есть хозяюшка-краса, есть крепкие руки, а значит, со временем в его доме будет всё, что нужно для нормальной человеческой жизни.

После завтрака они решили попробовать лодку на воде. Им хотелось сразу же насладиться этим своим новым приобретением, о котором они столько мечтали.

Площадь гудела от хохота — казаки опоражнивали заветный бочонок. Анцыферов крикнул, чтобы Козыревский присоединялся к их компании. Но Иван лишь неопределённо помахал рукой в ответ — пить ему не хотелось, а хотелось прокатить по реке Завину — красу его ненаглядную.

Острог располагался на северном берегу реки Большой, вёрстах в тридцати от устья. Крепость стояла на отвесном мысу и со стороны реки была недоступна неприятелю. Палисад из заострённых поверху брёвен защищал её со стороны тундры. За палисадом возвышались травяные крыши нескольких домов, конёк казармы, шест с петухом-вертушкой над приказчичьей избой, шатры балаганов, поднятых по камчадальскому обычаю на высоких столбах, крест часовенки во имя Николая Чудотворца, выстроенный казаками по настоянию Мартиана. Входом в крепость служили узкие ворота со сторожевой вышкой над ними.

Всего в остроге не насчитывалось и дюжины строений. Лишь несколько казаков, подобно Козыревскому, срубили себе избы и решились добровольно осесть на Большой реке. Большинство же постоянно жили в Верхнекамчатском остроге и ожидали подмены. Там, в Верхнекамчатске, лето было намного теплее здешнего, а зима суше, и казаки неохотно отправлялись на годичную службу в Большерецк, где даже и леса-то, годного на постройки, поблизости не было.

Толкая бат шестом вверх по течению реки, Козыревский думал о том, как он удачно купил недостроенную избу у казака, который не вынес сырости западного побережья и переселился в Верхнекамчатск. Избу он продал почти даром, за десяток соболей. Козыревскому пришлось сплавлять лес только на стропила да пристройки. И теперь у них с Завиной есть прочное и надёжное жильё. Он мог бы пригласить в гости братьев, Михаила с Петром, — жаль, что их в Большерецк никакими пряниками не заманишь. Наслышались они у себя в Верхнекамчатске, будто на Большой реке от сырости у людей начинает портиться кровь и тело покрывается язвами. Казаки и в самом деле страдают здесь от чирьев, однако про то, что кровь портится, брешут зря.

Завина сидит на носу бата и блаженствует. Вон как порозовели у неё щёки от речной свежести, как блестят глаза. Ещё бы! У них теперь есть настоящая лодка!.. Всю зиму она плела со служанками сеть из крапивных ниток. Скоро пойдёт рыба, и они наловят её вдоволь: и себе, и собакам, которых купят к зиме. Собачья упряжь уже припасена, и санки есть, — значит, зимой они без дров не останутся.

Большая река возле острога разбивается на множество рукавов, обтекая заросшие ветлой и тальником острова. Протока, омывающая берег, на котором стоит крепость, неглубока, однако дна в ней сейчас не видно: бегущую воду сплошь покрывает чёрная сажа, которая выпала из утренней тучи. Зловещая сизо-чёрная туча эта и сейчас видна над горами. Она закрыла снежные ожерелья горных пиков, встающих впереди. Там, в хребтах, ещё стоит холод. А здесь, в долине, уже распустились деревья и солнце греет по-летнему, как оно греет только на исходе мая и в начале июня. Во всё остальное время в здешних местах выпадает мало солнечных дней и над острогом почти постоянно висит сырая морось.

Вместе с приходом тепла ожил в тундре гнус. Над поймой висят зыбучие комариные облака. Однако им с Завиной гнус не досаждает. Завина, как и все камчадалки, умеет готовить из багульника отвар, отпугивающий комаров. Этим отваром они предусмотрительно смазали лицо и руки перед прогулкой. На Завине лёгкая летняя дейша с капюшоном, опушённая мехом морского бобра, и мягкие кожаные штаны, заправленные в красные сапожки, сшитые чулком из лахтачьей шкуры. Она не любит юбок, в которых ноги путаются во время ходьбы, и предпочитает, по обычаю камчадальских женщин, носить штаны, не стесняющие движений. На шее у неё ожерелье из красных утиных клювов. Выходя из дома, она всегда надевает его. Утиные клювы, по убеждению камчадалов, приносят счастье.

Козыревский, войдя в азарт, всё сильнее толкается шестом о дно протоки, и бат, выдолбленный из ствола тополя, легко разрезая встречную воду, несётся вперёд, узкий, как игла. Сопротивление речного потока почти не чувствуется. Благодаря нашитым на борта доскам, лодка устойчива на воде. Козыревский специально нашил эти доски, чтобы бат не опрокинулся от неосторожного движения: Завина, как и все камчадалы, не умеет плавать.