Стою у самого окна, показывая, что в любой момент могу просигнализировать наблюдателю об опасности.

— Не порите чушь. — Исфагиль криво усмехнулся. — Свечи мгновенно задует ветром, и никто с такого расстояния ничего не увидит.

У меня екнуло сердце, не купился сволочь, и словно в подтверждение его слов ворвавшийся порыв чуть не задул все мои свечи. Начинаю помаленьку паниковать, не вижу ни малейшего выхода. Веронея пока держит послушников на расстоянии, но если я сейчас что-нибудь не сделаю, то неизбежно прольется кровь.

Посмотри на эти чудесные бархатные занавеси. — Легким шуршанием прошелся по моей голове Варга.

Поднимаю голову, тяжелые портьеры волнами спускаются с четырех метровой высоты.

Главный прокурор уже предвкушает удовольствие.

— Там, в подвале, ты ответишь мне на все вопросы. — Губы Туарона сложились в тонкую кривую нить. — И никто тебе не поможет.

Если до этих слов у меня и были сомнения, то после их уже не осталось.

— А вот так, как думаете, народ увидит мой призыв о помощи. — Подношу пламя к бархату портьер.

Пламя практически мгновенно охватывает всю ширину окна и огненной змейкой устремляется вверх.

Незваные гости оторопели, даже Исфагиль застыл с открытым ртом.

Камергер, всплеснув руками запричитал.

— Что вы наделали, Ваше Высочество?

В меня словно вселился бешеный злой дух, иду с одним подсвечником прямо на обнаженные мечи послушников.

— Прочь с дороги! Если через пять минут меня не увидят живой и невредимой в воротах замка, то народ снесет здесь все к чертовой матери.

Обращаюсь в первую очередь к здравому смыслу Лириана.

— Я ухожу! После того, что произошло я ни минуты больше не останусь в вашем гадюшнике.

Первая пара послушников, завороженная огнем, опустив оружие, расступается, следующий на мгновение засомневался но кулак Веронеи, сваливший его на пол, тут же помог четвертому принять правильное решение.

— Пожар! — Вдруг тихо завыл Исфагиль.

— Пожар! — Заорал во всю глотку камергер.

Поворачиваюсь назад, там уже вся стена в огне. Будет им теперь чем заняться.

Вокруг заметались люди с ведрами и тазами, началась настоящая чехарда: крики, топот, ругань. Толпы придворных, как тараканы, выскакивают из комнат и очумело бегут по коридору. Мы с Веей в этой толпе широкими шагами движемся на выход.

— Куда, к воротам? — Спрашивает Веронея.

Я как пьяная переполнена задором и куражем.

— Нет, сначала в конюшню. — Скалюсь в злой гримасе. — Мы не бежим, мы в гневе покидаем негостеприимный дом.

Веронея понимающе улыбается.

— Это правильно, негоже нам от всякого дерьма бегать.

Врываемся в конюшню, Вея за грудки вытаскивает с сеновала давешнего мужичка. Встряхнув его несколько раз для понятливости, она рявкает прямо в круглые перепуганные глаза.

— Седлай по-парадному Лису и моего вороного.

— Сейчас, сейчас, мы мигом. — Засуетился конюх.

Откуда-то вынырнули еще помощники и засуетились, доставая сбрую и седла.

Через пару минут мне вывели Лису. Багряный чепрак с золотыми кистями, черное изогнутое седло, украшенная серебром уздечка и стремена.

— Ну, ты красава! — Обращаюсь к своей кобылке. Та, словно услышав меня, гордо выгнула шею и грациозно зацокала, вскидывая копыта.

Через минуту привели и жеребца Веронеи. Он почти такой же, как ее любимец, оставленный нами в какой-то деревне, такой же черный, громадный и злой, полностью соответствующий своей кличке Шквал.

— Открывай. — Скомандовала Вея, взлетая в седло.

— Подождите минуту, Ваше Высочество. — В дверях показался Лириан Дуга.

Лиса зло захрапела и нервно затопталась на месте.

— Чего вы хотите? — После сегодняшнего я не собиралась с ним миндальничать.

Камергер сложил руки на груди и вернул на свое лицо его обычное умильное выражение.

— Простите ради Матери Ветров Исфагиля, он настоящий безумец. Ни я, ни король не имеем к сегодняшнему инциденту никакого отношения. Мы ни секунды не сомневались в том, что вы не принимали никакого участия в нападении на короля и убийстве юного гранда.

— Так что вы хотите? — По-прежнему олицетворяю надменность и оскорбленное достоинство.

Лириан снял добродушную маску в одно мгновение, превращаясь в холодного и расчётливого циника.

— Надеюсь, все наши предварительные договоренности в силе и вы не станете все рушить из-за глупости трибунала.

Долго раздумывать не приходится, я не могу отказаться, иначе все теряет смысл и потом Лидарон все же, как ни как, родня.

— Вы меня оскорбили, но воля моего великого деда заставляет меня смириться. В ином случае мой ответ вам бы сильно не понравился.

Царедворец склонился в поклоне.

— Я очень рад вашему мудрому решению.

— Передайте Лидарону, у него неделя, чтобы сделать мне предложение и выйти на битву рядом со мной, после победы он мне будет уже не нужен.

Лириан склонился вновь.

— Это разумно и понятно.

Рассматриваю сверху плешь на его затылке и думаю, что возвращаться в наш дом тоже будет небезопасно, такую огромную территорию невозможно охранять. Самое безопасное место на сегодня это в самом центре народной толпы. Но как там жить? Спать на земле под открытым небом что-то очень не хочется, недавно проходили, хватит. Еще раз смотрю на плешь камергера и решаю с паршивой овцы хоть шерсти клок.

— Моя ставка будет на рыночной площади в центре моей армии.

Лириан понимающе кивает.

Усложняю ему задачу.

— К тому времени, когда я туда приеду, надеюсь, там уже будет стоять шатер, лучший из того что у вас есть.

Камергер на мгновение задумался, прикидывая свои возможности, и утвердительно склонил голову.

— Тогда я могу рассчитывать на ваше прощение. — Его глазки хитровато поблескивают.

— Посмотрим. — Сжимаю колени, и Лиса, поняв все правильно, делает шаг к выходу.

Если к вони и шуму еще можно привыкнуть, то к жаре и вездесущей, скрипящей на зубах пыли невозможно. Как только над городом поднимается солнце, зажатая между домами и скалой Лидар, рыночная площадь превращается в настоящее пекло. Мостовая накаляется настолько, что печет ноги сквозь сандалии. Как местные ходят по ней босиком, остается для меня загадкой. Уже сутки как я в лагере, и должна сказать, это уже не та толпа, которую я увела с ипподрома. Сейчас в ней просматриваются намёки на организацию и дисциплину, а в каждой минуте жизни этого многотысячного живого организма чувствуется несгибаемая воля Ристана ла Вэй. Правда, надо признаться, методы у него изуверские. В целях привлечения добровольцев он приказал кормить только тех, кто вступил в армию отверженных и их семьи, а остальных бросил на произвол судьбы. За грабежи, воровство и мародерство казнят безжалостно. Вчера его гвардейцы привели мародеров пойманных в городе, и он приказал казнить их на глазах у выстроенной армии. Пятнадцать человек, некоторые совсем еще дети. У меня от такого зрелища до сих пор комок в горле, разумом то я понимаю необходимость таких мер, но в душе у меня все переворачивается, и перед глазами до сих пор стоят лица этих подростков. Говорю ему, может, детей пожалеешь, а он глянул на меня своими стальными непроницаемыми глазами и произнес:

— Эти дети залезли в дом и вырезали целую семью, включая таких же как они детей. Хочешь, отпусти их, но завтра здесь внутри города будет война, настоящая звериная бойня, за кусок хлеба, за тряпку или за женщину. Ты, королева, можешь помиловать любого.

Что мне оставалось, стиснула зубы и простояла, как истукан, но больше я в этом не участвую. Пусть он сам разбирается, есть вещи, которые мне не по силам, но перед уходом все же испортила ему настроение, приказав кормить всех одиноких стариков, женщин и детей, в общем, всех тех, за кого некому пойти в армию. Ничего, за неделю Лига не обеднеет.