А уж как обрадовалась «фрау» — и передать словами нельзя. Её громкое мычание, наверное, слышала в тот вечер вся слобода, и ночью тоже, разумеется.

Впрочем, в эту ночь и Иван исполнял супружескую обязанность с непривычным для себя рвением. Видно, переволновавшись за день, хотел излить из себя всё беспокойство, что переполняло его. Раз за разом просыпаясь, он будто спохватывался, что бездеятельно лежит и зря теряет время, и тогда хваткими, опытными движениями нашаривал мягкое, покорно лежавшее рядом тело своей «фрау», поспешно мял её большие толстые груди и сразу же чувствовал животом ответный её жар, когда она с лёгкостью подставлялась под очередную долгую пытку, раздвинув короткие ноги, снова колыхаться под Иваном и мычать, вскрикивать, пока всё это не закончится обоюдной сладкой судорогой.

И каждое утро в кузне всё повторялось: «Ну, Ифан? Пук-пук?» — «О, зеер гут, зеерзеергут!» Одним словом, всё шло хорошо, и Иван был почти уверен в том, что его снова отпустят в город. Что он, не бюргер, что ли? Не убежит же он от своей «фрау», с которой ему так славно живётся! От добра добра не ищут — уж немцам-то это должно быть известно.

Надежды его оправдались. Накануне хер Адольф выдал Ивану знакомую медяшку и опять, будто в первый раз, пригрозил всеми возможными карами, буде Иван решится на побег. И опять пришлось долго выслушивать его длинную непонятную речь, кивая и приговаривая: «явольхер» да «явольхер».

Выйдя из слободы, он знакомым уже путём поспешил на Торг. Медная бляха наготове, как и низкий поклон, чтобы не задерживаться по пути. Как по заказу, не попался ни один проверщик.

Торговую площадь сегодня можно было отыскать, и не зная точной дороги туда — по шуму. Как-то необычно шумно было там: как бывает, когда изловят вора или произойдёт драка. Но здесь, похоже, никогда не дрались. Да и воров, кажется, не случалось.

Иван не придал шуму, шедшему с Торговой площади, никакого значения. Лишь когда уже был совсем близко, заметил, что там как-то необычно оживлённо, словно в муравейнике, если ткнуть в него палкой. Это не был тот вялый, полусонный Торг, который Иван видел раньше. Он теперь выглядел отчего-то опасным, и Ивану даже расхотелось туда идти. И не пошёл бы, если бы не нужда ещё хоть разок повидать Плоскиню, бывшего соседа и, если вдуматься, виновника его неволи. Но Иван не вдумывался. Подобравшись, он боком пошёл между рядами, сердясь на себя, что в прошлый раз не догадался спросить, где Плоскиня торговать станет, — поди сейчас найди его в такой толчее!

Стало понятно, что все, кто вышел сегодня торговать, спешно собирают свои товары и покидают Торг. Площадь пустела прямо на глазах, освобождаясь от людей и товаров, начинала чернеть рядами голых пустых лавок, словно остов большого, недавно ещё живого и шумного зверя, потерявшего неожиданно свою мягкую плоть. И смотреть на это было жутковато.

Неожиданно Ивана цепко ухватили сзади за рукав. Он, не успевая ещё оглянуться, потащил наверх запястье с медной бляхой. Но это и был как раз Плоскиня, а не торговый надсмотрщик. Широкая рожа бывшего земляка была неестественно бледной и ноздри короткого носа, раздуваясь, ходили ходуном.

   — Что делается, видал? — спросил Плоскиня, забыв поздороваться.

   — Видал, — ответил Иван. — А что такое?

   — Эх, ты! Война, брат! Русь пришла! — заорал Плоскиня прямо в лицо Ивану. — Тебя-то как выпустили? Или у вас там ещё не знают?

   — Какая война? — оторопел Иван. — Какая Русь? Что делается-то, говори!

   — Экий ты! — изумился Плоскиня. — Говорят же тебе: русское войско! Князь Псковский, Владимир, осадой встаёт! От ворот прибежали — войска, кричат, видимо-невидимо! Понял? Владимир Мстиславич, князь Псковский, он ведь и в Новгороде сидел!

   — Вот оно, — прошептал Иван. Дикая радость охватила его — так, что горячо стало всему телу. — Наши идут! Русские! Настал час, сама Русь пришла!

Иван готов был поверить, что это именно за ним пришло русское войско, — освободить, вернуть волю. Ах, не здесь бы, не на Торге ему сейчас быть! Сражаться бы бок о бок с ратниками князя Владимира, которых он так в этот миг любил, — и всех вместе, и каждого по отдельности! Уж не тот ли это князь, про которого ему здесь говорили, что, мол, тесть барону Дитриху, орденскому воеводе, пауку проклятому?

   — Что делать, а, Плоскинюшка? — радостно спросил Иван. — Может, прямо к нашим и побежим?

   — К нашим, — сощурился Плоскиня. — Мне, брат, к вашим нельзя, говорил же тебе. Мне бы с моими управиться. Смотри-ка, переполох какой! Вон, гляди — немцы оборону готовят!

Мимо Торга в сторону городских ворот на конях проехал большой рыцарский отряд — Ивану показалось, что впереди скачет тот самый важный рыцарь, который поразил когда-то воображение своей пышностью и надменным лицом повелителя. Это был, конечно, сам барон Дитрих и мчался он наверняка, чтобы показаться своему тестю и уговорить его снять осаду. Неужели и вправду уговорит? Ух, как возненавидел Иван этого немца!

Город между тем всё больше оживал. Закипели повсюду военные приготовления. Жители, вооружённые кто чем, бежали к городским стенам, взбирались на них — там, на стенах, была беготня, суета. Готовились отражать штурм. Иван растерянно глядел на всё это, не понимая, что нужно делать. Он вдруг заметил, что Плоскиня, кажется, не слишком обрадован приходом наших — стоит себе, насупившись, скребёт в затылке и что-то вроде бы про себя соображает.

   — Ну и стой тут, а я пошёл! — сердито крикнул Иван.

Плоскиня посмотрел на него невидящим взглядом и ничего не ответил. Тогда Иван повернулся и зашагал прочь, не вполне понимая, куда и зачем, лишь бы подальше от Плоскини.

Но не успел сделать и нескольких шагов, как услышал строгий окрик:

   — Ифан! Ифан! Хальт!

Приближался подмастерье Ян, взбудораженный и бледный. То ли случайно оказался здесь, то ли нарочно отправился за рабом, чтобы вернуть его на место. Вот хрена я назад пойду, подумал Иван. Силой возьми, попробуй. Ишь, как испугался-то!

   — Ифан, домой! Вег, вег, шнеллер! — звал Ян, подходя ещё ближе и готовясь схватить непослушного раба за шиворот. И тут, словно очнувшись, встрепенулся Плоскиня.

   — Эй, ты! Ком сюда, пожалуйста! — позвал он Яна, показывая ему что-то, якобы лежащее за прилавком на земле. — Ком, ком, хер! Иди, покажу чего!

Зазывал Яна, как заправский купец. И Ян, будто заговорённый, вдруг оставил Ивана в покое и направился к Плоскине — посмотреть, что ему будут показывать. Зашёл за прилавок.

И тут Плоскиня сделал всем телом какое-то подныривающее движение, и Ян будто провалился под землю, взмахнув руками. Вот был — и не стало его. Теперь Плоскиня позвал Ивана.

   — Иди сюда. Это хозяин твой? Погляди-ка.

Иван, уже зная, что увидит, прошёл туда. Ян сидел на земле, прислонившись спиной к стойке и зажимая руками живот. Он обиженно глянул на подошедшего Ивана и попробовал что-то сказать, наверное, строгое, но ничего не сказал, а только выдул ртом красный пузырь, который сразу лопнул.

   — Тихо, тихо, — приговаривал Плоскиня, оглаживая сидящего Яна по плечу. И вдруг, приподнявшись на корточках и быстро посмотрев по сторонам, ещё два или три раза резко ткнул в свою жертву ножиком.

   — Ну вот, немец, такие дела, значит, — сказал он на ухо Яну, доверчиво склонившему голову ему на плечо. — А ты говоришь: варум, варум. Понимать надо, какой-такой варум!

Повернулся к Ивану:

   — Слышь, земляк! Иди-ка, ножик возьми, отвори ему горло, что ль! Он, чай, тебя помытарил, а?

   — Нет, не хочу, — сказал Иван.

Он не от жалости отказался кромсать полумёртвого Яна — немца ему было ничуть не жаль. И поступку Плоскининому Иван не очень удивился, вроде так и надо. Но добивать раненого, уже и так почти мёртвого, мстя за свои унижения? Э, нет, вот если обидчик живой — тогда другое дело. Почему-то вспомнилось, что Ян всю жизнь мечтал накопить денег, чтобы вступить в Орден, хотя бы оруженосцем к какому-нибудь знатному рыцарю. Вот тебе и накопил.