Оставшимся с ним дружинникам Ярослав ничего не сказал, притворился, что не заметил. Но чего ему стоило притворство! Ненависть перехлестнула его огненным бичом, и он так скрипнул зубами, что почувствовал во рту мелкую крошку.

Обиднее всего было то, что дружинники, оставившие своего князя, который, можно сказать, спас им жизни, никакого наказания не понесут! И нет у Ярослава над ними власти, и не увидит он их больше никогда!

Он решил, что дорога, по какой они ехали, слишком извилиста, а значит, удлиняет путь до желанной цели. Начал спрямлять, где только возможно. При этом ещё добрых десятка два ратников куда-то делись. Заблудились, наверно. И Ярослав видел, видел, что среди оставшихся тоже есть такие, что не прочь немного поплутать вдали от взбесившегося господина своего.

Тут, на беду, тропка откинулась влево, образуя широкую — края не видать — петлю, огибающую мокрое болото. Оно, болото, может, и было проходимо летом, но сейчас лежало, всклень налитое водой. Кочки, покрытые слабо зеленеющей весенней травкой, правда, торчали по болоту довольно густо, но это ни о чём не говорило. Тёмная вода могла скрывать между кочками такие ямы, что всё войско вместе с князем туда уйдёт, и даже пузырей не останется.

Ярослав, трясясь от злости, велел идти прямо через топь. Приказал голосом, не терпящим возражений.

Из упрямства бросился первым в чёрную воду, хотя конь пятился, храпел и не желал идти. Смирился, понёс хозяина и — вот ведь чудо какое — вынес на другой берег! Ярослав понял, что произошло действительно чудо, когда, выбравшись на твёрдую землю и оглянувшись, увидел, что трое — всего только трое! — дружинников, послушавшихся его приказа, провалились с конями и тонут, тонут! И лишь один из них мог ещё как-то вылезти: он ухватился за кочку, видимо, успев выдернуть ноги из стремян, а товарищи на берегу уже вязали кушаки, чтобы ему бросить. Двое других, пронзительно вопя и барахтаясь, вместе с конями быстро и неотвратимо уходили вниз.

Того, что был ближе к берегу, всё-таки вытащили. Ярослав, дрожа от злости, которую даже ледяная болотная вода не смогла остудить, смотрел. Едва нашёл в себе силы крикнуть остаткам дружины, чтоб, не мешкая, догоняли его. Они же, молча дождавшись, пока над тонущими не сомкнулась и не затихла вода, подсадили мокрого дружинника к кому-то позади на круп, развернулись и медленно поехали прочь.

Ярослав даже хотел сначала броситься вдогонку, вытащив меч. Но как ни был взбешён, а ума хватило понять, что после случившегося его зарубят без разговоров, а труп кинут в это же болото — без надлежащего христианского погребения. Каркнув вслед уходящей дружине какую-то бессмысленную угрозу, Ярослав поехал дальше по тропе, заставляя коня всё убыстрять и убыстрять бег.

Ещё только начинало вечереть, когда стены и пригороды Переяславля показались вдали. Подъехав поближе, он придержал измученного коня: захотелось почему-то войти в город медленным шагом, словно боялся расплескать злобу, переполнявшую его до краёв. Но оказалось, что и так придётся идти шагом, только своими ногами — его обессиленный конь упал и издох.

Ярослава и самого пошатывало от усталости. Кое-как добрался до ворот, зыркнул на перепуганных сторожей — тех сразу будто и не стало, — не спрашивая, отвязал чьего-то коня, прядавшего ушами, тут же, неподалёку. На этом чужом коне и въехал в свой двор.

Челядь, стража, дворцовые как почувствовали, что лучше не попадаться князю на глаза, — мигом попрятались! Словно никого не обеспокоило, не встревожило, почему князь, недавно ушедший на войну с полками и знамёнами, вернулся с войны один и даже без шлема. Ни один не подошёл, не спросил, не попытался утешить! Всем своя шкура дороже его чести! Ярослав оглядел пустынный двор, по которому только гуси бродили, переваливаясь.

Гуся, что ли, порешить, подумал он. Но тут же передумал — гусиная шея перерубится мечом как былинка, не доставив руке, жаждущей убийства, никакого удовольствия.

Тогда он решительно привязал чужого коня к крыльцовой балясине, вынул меч, выставил ногу для упора — и, торопясь, чтобы не успеть почувствовать жалость к ни в чём не повинному животному, ударил лезвием по основанию шеи — сверху вниз, в то место, где кончалась грива. Едва отскочил от плеснувшей крови.

Конь развалился на две части. Задняя судорожно забила ногами, рухнув на землю, а голова вместе с шеей, коротко привязанная за уздечку, клацнула два раза зубами и начала раскачиваться, поливая под собой чёрными струйками. Глядя на всё это, Ярослав ощутил странное облегчение внутри — так бывает, когда лопнет нарыв, долго мучивший тупой, ноющей болью, и хлынет облегчённо и мерзко кроваво-жёлтый гной.

Прошёл во дворец и сразу направился в светёлку жены, княгини Елены. Зачем идёт к ней — и сам не знал, думал только о том, что она дочь князя Мстислава Мстиславича и, значит, как-то причастна к его нынешнему позору. При чём тут княгиня Елена, он объяснить не смог бы. Кажется, пришла мысль, что женой можно защититься, когда союзное войско во главе с Мстиславом Удалым подступит к Переяславлю.

Елену он застал молящейся. Она стояла на коленях возле своего иконостаса — и вдруг обернулась испуганно, когда он, войдя, стукнул дверью. Ахнула и прикрыла ладонью задрожавшие губы. Смотрела на мужа, часто мигая округлившимися глазами, но ни о чём не спрашивала. Ярослав тоже ничего не стал ей говорить, просто стоял и тяжело дышал.

И она поняла, по лицу его догадалась о том, что произошло. В лице мужа была злость, но не было всегдашней уверенной и презрительной властности. Княгиня тогда медленно поднялась с колен и встала перед Ярославом, гордо распрямив спину. Никогда так раньше перед ним не стояла — отучил её. Сейчас же ему показалось, что в глазах Елены, всегда грустных, словно ожидающих чего-то плохого, засветилась плохо скрываемая гордая насмешка.

Так и не произнеся ни слова, князь Ярослав круто повернулся и вышел из жениной светёлки. Помещения дворца по-прежнему казались пусты, и шаги князя звучали непривычно гулко.

Он хотел было пройти на женскую половину, где содержал своих баб. Но вовремя опомнился, поняв, что ходить туда сейчас незачем — схватить со стены плётку и пороть их, что ли? Тогда, начав, ему трудно будет остановиться. А бабы поднимут визг, что приведёт его в ещё больший гнев. Надо было делать что-то другое. А к бабам он пойдёт ближе к ночи, когда сердце немного успокоится.

И дворня вся попряталась. Ну, сейчас он их соберёт.

   — Душило! Душилка, чёрт, пёс шелудивый! — завопил Ярослав. — Куда все подевались? Ко мне! Все ко мне бегом!

И тотчас же, словно из-под земли вынырнул, появился рядом старичок Душило, управитель и правая рука князя по хозяйству. Он мелко кланялся и трясся весь, будто от неожиданной радости.

   — Князюшко!.. Откуда? Радость-то, радость-то... А мы и не ждали!

   — Не ждали... Я вас должен ждать! — крикнул Ярослав, замахиваясь на старика.

Тот съёжился, закрылся руками. Но, впрочем, Ярослав его никогда не бил, а только замахивался. И Душило всегда закрывался руками.

   — Почему никого? Куда разбежались, собачьи дети? Забыли, как надо князя встречать? Я вам напомню!

Ярослав орал на управителя, не давая ему и слова молвить. Потому что видел: старик уже готов спросить его, как идут дела на войне. Тем временем появились и начали мелькать слуги. У всех вид был озабоченный, будто только что занимались какими-то важными и нужными делами и оторвались лишь затем, что надо было князя встретить как подобает.

   — Баню парную готовить! Чтоб сейчас мне была! — приказал Ярослав и тут же подумал, что зря истопят — ни в какую баню он сейчас не пойдёт. Но чем-то надо было занять этих сытых перепуганных людей. — Почему возле крыльца падаль валяется? Убрать! Бегом! Обленились тут без меня! Жиром все заплыли!

Поднялась беготня, большей частью бестолковая. Дворня хорошо знала повадки своего князя: кричит — значит, надо двигаться поживее. Главное — чтобы он увидел, что ему повинуются беспрекословно. Любит это. Сразу мягчает.