Но сейчас, узнав, что на севере князья собирают большое ополчение, для которого сгоняют народ даже из поселений, бродники решили предложить свои услуги. Смекнув, что раз Юрий Всеволодович ставит в своё войско лапотников, умеющих только землю ковырять да за скотиной ходить, то с радостью примет несколько сотен отчаянных, битых-перебитых мужиков со своими конями и оружием. Так и вышло, Юрий их принял.
Уверенность в победе внушало великому князю и то, что в объединённом суздальском войске находилось и много тех, кому стоять бы за Мстислава Мстиславича.
Целый полк, состоявший из жителей Торжка и даже новгородцев, под знамёнами Юрия Всеволодовича! Это тоже кое-что значило. Свои шли против своих! Сын на отца, брат на брата. Такого никогда ещё не было. Бывало, поднимались, конечно, новгородцы друг на друга, но то были свои, внутренние дела. А так, чтобы против родной земли идти...
Однако не только новгородцы и новоторжцы шли на своих. Неожиданно на стороне Мстислава Мстиславича выступил князь ростовский Константин! Старший против младших братьев — каково?
Давно уже ростовцы с суздальцами не воевали, давно. В последний раз — сорок лет назад это случилось. Здесь же, возле Юрьева Польского. Князь Всеволод, одержав на Юрьевском поле победу, потом за тридцать пять лет своего правления сделал одним народом и владимирцев, и суздальцев, и ростовцев. Кто знает — если бы дал старшинство Константину, то и осталось бы так?
То, что Константин передался Мстиславу Мстиславичу, и злило братьев, и смущало их. Больше всех беспокоился Юрий: несмотря на давние споры с братом, он не мог относиться к нему просто как к врагу, которого следует уничтожить. Если Юрий и не жаловал теперь Константина, то помнил свою любовь к нему. И воспоминания эти были Юрию чем-то приятны.
Константин был старше Юрия на пять лет, и в детстве они были очень дружны. А когда Юрий подрос, стали даже неразлучны. Он восхищался старшим братом, завидовал его способности к учению, его вдумчивой рассудительности, умению быть взрослым. В двенадцать лет у Константина уже был свой, небольшой, но настоящий полк, и многие боярские дети почитали за честь служить в том полку дружинниками. Отец в Константине души не чаял — тот был долго ожидаемым первенцем великого князя и несомненным преемником всех его дел и свершений. Константина первого стал Всеволод Юрьевич брать с собою на войну, началось это с того славного похода на половцев, после которого поганым ещё и до сих пор оправиться не удалось. И в этом Юрий тоже завидовал старшему брату, любя его и желая ни в чём не отставать.
И не помнил уже, как получилось, что от всей зависти к достоинствам брата осталась лишь зависть к его первородству, к тому, что наследует он Великое княжение. Со временем мысли Юрия о какой-то несправедливости судьбы по отношению к нему, стали неотвязчивыми. Юрий мучил себя вопросом: отчего не повезло родиться первым ему? Разве из него не получился бы великий князь? Он считал себя великим князем в душе. В то время их отношения с Константином стали заметно холоднее, это замечалось всеми. Юрий подозревал, что старшего брата против него настраивают, грешил на бояр Константиновых. Потом — и, наверное, не без оснований, — стал про себя винить в том отца. Стареющий великий князь (Юрий однажды отчётливо понял это), всё меньше заботясь о преемничестве, вдруг стал видеть в детях, Константине и Юрии, не столько преемников, сколько соперников себе. Всеволод Большое Гнездо так любил власть и величие своё, что ревновал, как старый муж ревнует молодую жену ко всякому.
Он, кстати, и был тогда таким старым мужем. За два года до смерти, шестидесятилетним стариком, вдовцом многодетным, взял за себя красавицу — полоцкую княжну шестнадцати лет от роду. И сразу же приревновал её к Юрию, может быть, и не без оснований, потому что молоденькая мачеха очень понравилась пасынку. Услал тогда отец Юрия в Суздаль, подальше от соблазна. Там, в Суздале, погрустив, Юрий навсегда похоронил надежды на то, что Всеволод Юрьевич проявит к нему благосклонность большую, чем к Константину.
И вдруг через два года — как гром с ясного неба! Почувствовав приближение кончины, отец отчего-то взъелся на Константина и лишил его права на Великое княжение! И отдал его Юрию! Призвал второго сына к себе во Владимир и всё боярство, и всех выборных от разных концов своей земли заставил принести клятву в верности Юрию и целовать крест святой.
Юрий, конечно, понимал, что брата это должно обидеть. Но Константин и сам был хорош! Горд слишком — не захотел отцу простить какую-то малозначащую обиду, а ведь отец за ним в Ростов несколько раз посылал! Нет уж, хочешь быть великим князем — переломи себя, поклонись в ноги родителю, покажи ему сыновнюю любовь. Старый — он ведь как малый: с ним поласковее — и он к тебе ласков станет. Так что Константин сам был виноват в том, что лишился Владимирского стола.
А обвинять во всём стал, конечно, Юрия! Требовал даже, чтобы тот уступил ему Великое княжение — по старшинству! Но и сам, поди, не верил, что такое возможно. Так-то братец! Не проси и не требуй, а силой отними. Маловато силы? Тогда тихо сиди у себя в Ростове и будь доволен, что тебя не трогают.
Всё равно как-то не по себе от мысли, что с братом придётся сражаться как с врагом. Константин теперь был всё равно что покойник; а терять братьев всегда огорчительно. Даже если и ссорился с ними при жизни. Собственно говоря, сюда, в свой шатёр, установленный в поле возле готовой к паводку тихой речки Кзы, великий князь позвал братьев Ярослава и Святослава обсудить не столько грядущее сражение и раздел земель, сколько участь Константина. Ах, глупец! Самое лучшее для него будет, если погибнет в бою.
Но как-то не получилось самому завести разговор о Константине. Увлеклись с братьями дележом великих и знаменитых уделов, словно дети малые, когда им на праздник достаётся большой сладкий пирог.
— Ну а что с книжником-то делать будем? — спросил Юрий, когда вроде бы уже обо всём переговорили и братья собирались разъезжаться по своим станам.
Во всё время беседы великий князь ждал, что который-нибудь из братьев вспомнит про Константина. Ни один не вспомнил. Святослав удивлённо вскинул круглые глаза на Юрия. Ярослав же понимающе прищурился:
— Ты о нём не печалься, великий князь.
Называя так брата, что делал чрезвычайно редко, Ярослав как бы помогал ему: переводил вопрос о Константине из области личных и родственных отношений в область государственную. А здесь жалости, и любви места не бывает.
— Жив останется Константин — его счастье, — продолжал Ярослав. — Но лучше бы ему смерть принять с честью. А то куда его потом девать-то? Ростов ему оставить — жирно будет. Сельцо какое дать для кормления? Или в темнице держать до скончания дней? Так тоже нехорошо будет. Хлопот не оберёшься, великий князь. У него много заступников найдётся. Донимать станут.
Великий князь Юрий Всеволодович почувствовал, что возразить нечего.
— Ну и ладно, братья, — заключил он с некоторым душевным облегчением. — Как Бог рассудит, так тому и быть. Он, Константин-то, в бою не крепок, как помнится. Слаб, тщедушен. Болеет, говорят. Может случиться, что и погибнет.
После такого хорошего разговора не хотелось больше расстраиваться и думать о неприятном. Братья на слова Юрия ничего отвечать не стали.
Посидев ещё немного, Ярослав и Святослав ушли — каждый к своему войску. Юрий вышел из шатра — полюбоваться весенним закатом, подышать, нагулять перед ужином лёгкого голоду. Стражники княжеские, рассевшиеся вокруг костров, повскакали на ноги: не нужно ли чего государю? Как водится — возникла суета, понабежали все разом — и воевода, и мечники, и кравчий[6], и конюший. Не поймёшь: то ли услужить великому князю торопятся, то ли просить о чём-нибудь станут.
Если вдуматься, то бестолковый двор у него, у Юрия Всеволодовича. Нет, каждый своё дело, конечно, справляет, задержки не бывает ни в чём — ни в еде, ни в услугах, ни в устройстве забав и развлечений. Но как-то делается всё не так, как должно делаться! Незаметно всё должно быть исполняемо! Будто само собой. А для этих главное не так князю услужить, как выставиться, чтоб князь заметил, с какой истовостью они ему служат. Юрий сам довёл до такого. Учить надо своих приближённых, учить каждый день! Натаскивать. Но Юрию жалко было тратить на это время, да, впрочем, он и привык к некоторой назойливости услужающих. Иногда только сердился, когда злость хотелось сорвать на ком-нибудь. Вот у отца был двор! Это да. По одному шевелению его брови всё возникало и исчезало. И никакой толкотни.
