Самолёт имел велосипедное шасси, для упрощения которого при посадке применялась лыжа. На взлёте к лыже крепилась специальная колёсная тележка, которая после взлёта сбрасывалась, а лыжа убиралась в фюзеляж. Ранее П. В. Цыбин применял такое шасси на экспериментальных планерах серии ЛЛ. Было опасение, что после сброса тележка, ударившись о землю, подскочит и ударит продолжающий взлетать самолёт. Расчёты их взаимного движения после разделения были поручены тоже мне. Необходимо было выбрать безопасную высоту сброса тележки. при этом, чем меньше будут высота сброса и скорость полёта самолёта, тем больше вероятность её последующего использования.

Потом мне же поручили весь аэромеханический расчёт по самолёту НМ-1. Я же готовил материалы для доклада на технической комиссии ЦАГИ и ЛИИ, дающех разрешение на первый вылет. Рекомендации лётчику по желательным режимам пилотирования готовил тоже я. Лётчик-испытатель Амет-Хан Султан, испытывавший самолёт НМ-1, этими рекомендациями пользовался.

Первый полёт НМ-1 совершил 7 апреля 1959 года. Всего было выполнено 32 полёта. Испытания полностью подтвердили все взлётно-посадочные характеристики РСР, включая критические и закритические режимы. При полёте на предельно малых скоростях сопровождавший его Як-25 не мог лететь строем с НМ-1 и проваливался. В1960 году самолёт НМ-1совершил показательный полёт на авиационном празднике в честь Военно-воздушного флота.

Работали много и с большим энтузиазмом. Все мы, вновь пришедшие молодые инженеры, окунулись в большую самостоятельную работу, на которой быстро приобретали необходимый для дальнейшей работы опыт. Коллектив КБ был небольшим, что делало наш вклад в общее дело заметным. В этом смысле нам повезло: попади мы в старое устоявшееся КБ, всё бы могло сложиться в моей жизни совсем иначе.

Москва лета 1957-го года жила подготовкой и проведением Международного фестиваля молодёжи и студентов. Это было первое мероприятие мирового молодёжного движения, проводившееся в СССР за всё время его существования. Готовились к нему тщательно, особенно в части порядка и режима общения с иностранцами. Руководство страны боялось, по-моему, только одного: как бы наши граждане вдруг не узнали, что люди за рубежом живут богаче и свободнее нас. Это никак не укладывалось в государственную идеологию о нашей самой лучшей в мире жизни, которую удавалось проводить в условиях «железного занавеса». Поэтому была выпущена небольшая книга-инструкция по вопросам, как надо отвечать на определённые вопросы иностранцев. Были также у власти опасения и другого рода – не допускать между иностранной и нашей молодёжью сексуальные контакты. Как потом выяснилось, основания для этого были. Через общественные организации проводилось оповещение, что пойманные за этим делом будут острижены наголо. Вряд ли это выглядело законно с точки зрения свободы личности. Наше государство тогда в смысл понятия свободы личности вкладывало другие ценности. Все массовые мероприятия проводились под строгим контролем, в любом из них можно было участвовать только по пригласительному билету. Наша комсомольская организация КБ тоже привлекалась к участию в поддержании порядка в ряде мероприятий. Так мы стояли в оцеплении на проспекте Мира, недалеко от Рижского вокзала во время проезда колонн с участниками фестиваля.

14 августа у нас родилась дочь Ирина. Известие это застало меня на даче у Павельева. Телеграмма пришла под вечер. Наше с Павельевым желание немедленно это событие отметить было реализовано с большим трудом, так как спиртное тогда прекращали продавать в шесть часов, а времени было уже около семи. Однако, наши поиски в палатках около платформы Загорянка всё-таки дали положительный результат, после того как мы показали телеграмму. На работе это событие тоже вызвало бурный восторг, так как к Альбине в бригаде успели привыкнуть и считали своей, а дочь наша была первым ребёнком, родившимся в нашем коллективе. Хотя отпуска мне никакого не полагалось, меня отпустили на неделю в Котельнич встретить дочь и разделить радость по этому поводу с женой и родными. На встречу с дочерью в роддоме я опоздал и первый раз увидел её в комнате родителей Альбины, лежащую в большой бельевой корзине. Как же она походила на мою маму! Решили назвать её Ириной. Так в нашей семье одним котельничанином стало больше.

Вернувшись в Москву, я вскоре получил комнату в Подберезье размером 14,3 кв. м в трёхкомнатной коммунальной квартире и приступил к её меблировке. Купить в Подберезье тогда из мебели практически было ничего нельзя. Надо было всё покупать в Москве и привозить в Подберезье. Для этого необходимо было договориться с кем-нибудь из заводских шоферов, имевших рейс в Москву, что на обратном пути они подъедут к определённому магазину и захватят меня с тем, что мне удалось купить. Так за несколько приёмов мне удалось оснастить элементарной мебелью наше первое небольшое жильё. Осталось дождаться приезда Альбины с Ириной и моей мамой. Мама вышла к этому времени на пенсию и согласилась пожить у нас, чтобы помочь нам. Начальство меня предупредило о необходимости продолжать работать в командировке в Москве. Я и сам понимал, что это необходимо, слишком много лежало на мне ответственной работы. Только потом я понял, как это будет тяжело.

Настало время встречать Альбину. Приехать она должна была вместе с моей мамой и трехмесячной Ириной. Я заранее договорился с Олегом Самойловичем, что он на машине тестя отвезёт нас из Москвы в Подберезье с заездом на дачу к Павельеву за находившимися там вещами. Альбина приезжала рано утром, и я приехал ночевать к Олегу, чтобы прямо от него ехать на вокзал. Однако планам нашим не суждено было сбыться. Именно этим вечером сын тестя попал в аварию и разбил машину. Олег, не смотря на это, взялся помочь мне встретить семью и проводить ее хотя бы до Дмитрова. Так мы и поступили. Встретив их на вокзале, мы с Олегом разделились. Он поехал провожать мою маму и Альбину с Ириной до Дмитрова, а я поехал за вещами в Загорянку. Посадив их в Дмитрове на такси до Подберезья, Олег вернулся в Москву. К вечеру и я добрался в Подберезье до нашего нового дома.

На обустройство мне дали несколько дней. За это время удалось купить самое необходимое для быта и договориться с начальником филиала о трудоустройстве Альбины. Договорились, что она будет по-прежнему числиться в московской бригаде, но работать будет в филиале по заданиям, которые я буду привозить ей из Москвы. Мне же предстояло вернуться в Москву.

Конечно, в Москве у меня была большая самостоятельная работа, отказываться от которой не только мне самому не хотелось, но и выполнять её без меня на самом деле было некому. Поэтому пришлось смириться с необходимостью жить на два дома. Это оказалось далеко непросто.

Во-первых, в Москве надо было где-то жить. В те годы в Москве катастрофически не хватало гостиниц. Устроиться где-либо хотя бы на ночлег было делом проблематичным. Независимо от того, на сколько дней ты остановился, паспорт сдавался на прописку и в нём ставился штамп. Легко догадаться, во что постепенно превращался мой паспорт при такой жизни. Я и сейчас без чувства неприятности не могу вспоминать тот период в жизни.

Во-вторых, это было и накладно, так как командировка выписывалась на несколько месяцев, от чего стоимость оплаты суточных уменьшалась вдвое, а стоимость проезда в Москву и обратно оплачивалась только в начале и конце командировки. Ездить же туда и обратно приходилось каждую неделю.

Наконец, я не выдержал и пришел к Борису Александровичу проситься отпустить меня в филиал на постоянную работу. Вид у меня был наверно действительно решительный, потому что он меня не только отпустил, но и пообещал что-нибудь придумать по поводу расчётной работы в филиале.

Для меня после напряжённой работы в Москве потянулись нудные пустые дни в Подберезье. Сидели мы скученно в нескольких больших комнатах на втором этаже фабрики-кухни. В нашей комнате размещались сотрудники, тем или иным образом связанные с расчётами. Основным подразделением в комнате была группа тепловых расчётов, возглавляемая Альбином Францевичем Маковским. Эта группа имела дело и с бортовым оборудованием самолёта.