Вспоминая о моих родственниках, не могу забыть и о моих крёстных – Павле Петровиче и Екатерине Яковлевне Ворониных. В моем детстве они играли большую роль. Они были знакомыми моих родителей по работе. Поскольку у нас с мамой и у них в Котельниче никого родных не было, то они в предвоенные и военные годы были очень близки нам. Я даже некоторое время жил у них, когда мама в 1939 году ездила по путевке на курорт в Крым.

Крестный был слепой. Он ослеп в Первую империалистическую войну, когда он был в армии. Они с солдатами выпили трофейного спирта из железнодорожной цистерны, который оказался бутиловым. Большинство из них умерли, а крестный ослеп. Работал он в артели инвалидов, изготовлял подмышечники для костылей. Уже во время отечественной войны, когда спрос на костыли резко возрос, я стал потихоньку помогать ему в этом и страшно гордился, когда у меня стало получаться.

Крестная работала поваром в детском садике от железной дороги. В этот детский садик я ходил два последних предвоенных года. Несмотря на то, что ходить от дома до садика приходилось достаточно далеко и при этом пересекать железнодорожные пути (пешеходного моста тогда не было), мне там очень нравилось. Сад располагался на окраине города за железнодорожной станцией, вокруг него было много горок, с которых зимой было хорошо кататься.

Большим разочарованием для меня было то, что большинство ребят из моей группы в 1940 году ушли в школу в 1-й класс. Я был моложе их на год-полтора, и, несмотря на то, что по развитию я подходил (маме даже было рекомендовано отдать меня в школу пораньше), пробить запреты РОНО (районный отдел народного образования) не удалось.

Много мне для раннего развития дали ежедневные занятия с врачом в Киеве с января по март 1940 года. Дело в том, что на протяжении трех лет я сильно заикался. Заикаться я стал из-за испуга. Как сейчас помню тот момент, когда меня мальчишки постарше пытались затолкать под стоящую с работающим двигателем грузовую автомашину.

Маму в январе 1940 года направили на высшие курсы профдвижения в Киев. Она взяла меня с собой в надежде вылечить от заикания. Надежда ее оправдалась. Там она нашла профессора, который за три месяца меня полностью вылечил от этого недуга. Одним из элементов этого лечения был пересказ нараспев по слогам содержания книжек в картинках. Этих книжек у профессора было множество. Когда мы уезжали и прощались с ним, он посоветовал маме отдать меня в школу с шести лет, т. к. к школе я был практически подготовлен. Но в то время в школу принимали с 8–9 лет.

В школу с шести лет я не пошел, но с семи лет это удалось. Это был 1941 год.

Это был год, с которого для меня, также как для многих моих сверстников, детство фактически закончилось. На плечи моего поколения легли далеко не детские заботы. Фактически все домашние дела легли на детские плечи. Хорошо, если были братья и сестры или бабушки, дедушки.

Отчима моего сразу забрали в армию. Мы с мамой остались вдвоем. Мама работала парикмахером при бане. Котельнич был областным мобилизационным городом Кировской области. Мобилизованные организованно, большими командами приводились в баню, где их подстригали, пропускали через санпропускник и переодевали в военную форму. Работала мама с раннего утра и до 12 ночи. Понятия о продолжительности рабочего дня практически не существовало, работали, пока не проходила вся прибывшая команда. Трудовое законодательство тех лет было очень строгим, за несколько минут опоздания на работу судили. Так что после ухода мамы на работу я оставался ответственным за все дела по дому с утра и до позднего вечера.

Ввели карточки на хлеб. Надо было еще найти, где их отоварить. Надвигалась зима, а дров у нас не было. Необходимо было сначала их заготовить. Маме дали разрешение их заготовить в лесу за рекой Вяткой недалеко от берега. Я помню, как лесник Мациевский, дом которого стоял чуть поодаль от берега реки, повел нас в лес, чтобы отметить, какие деревья можно валить на дрова. Это была моя первая «взрослая» работа. Мациевский научил нас, как надо подпиливать и валить деревья. Два дня мы с мамой занимались этой работой. Дрова заготовили, сложили их в штабель. Осенью, когда река замерзла, и установился санный путь, эти дрова перевезли домой на двух санях военные, подчинённые отчима (их часть некоторое время располагалась в Котельниче перед отправкой на фронт).

Этот лес еще не раз выручал нас во время войны. Зимой мы на санках возили сучки и хворост для топки печки, летом собирали грибы и ягоды. В лесу росли дубы. Местная кооперация принимала желуди в обмен на водку. Водка была общепризнанной валютой, на которую можно было выменять что угодно из продуктов, приобрести дрова или получить любые услуги по вопросам, которые сами мы решить были не в состоянии.

На реке существовал перевоз, состоящий из парома с ручным приводом для переправы повозок, и больших весельных лодок для перевозки людей. Грузопоток был неравномерный по времени суток, поскольку лодки с берега на берег доставлялись самими пассажирами. Вечером из «за реки» было приехать довольно трудно и не всегда безопасно, поскольку лодки были, как правило, переполнены. Я вспоминаю несколько критичных случаев, когда лодка, в которой мы с мамой, нагружённые желудями, переправлялись, хватала воды через борт.

С наступлением холодов добавлялась отдельная забота – топить печку. Для этого надо было научиться ее растапливать и, самое главное, научиться её вовремя закрывать, чтобы не угореть. Закроешь рано – угоришь, но сохранишь тепло, закроешь поздно – тепло выпустишь. Надо было находить золотую середину. Эта непростая задача даже для взрослого человека требовала от семилетнего ребенка большой ответственности.

Другим проблемным вопросом при топке печи был вопрос – где взять огонь, чтобы ее растопить? Спички исчезли из продажи практически сразу с начала войны. Их можно было купить только на рынке по большой цене. Пока еще было электричество (а его на долгие военные и даже первые послевоенные годы в жилых домах выключили), я огонь добывал по примеру соседа с помощью угля, засунутого вместо лампочки щепкой в патрон. Уголь быстро раскалялся и падал в подставленный эмалированный таз. От угля поджигалась береста, потом лучина, а затем и основные дрова в печке. Когда электричество исчезло, то тот же сосед Толстобров Василий Алексеевич, которого не взяли на фронт по возрасту, научил добывать огонь с помощью ваты, камня (так называемого кремня) и обломка старого напильника. Напильником надо было стукать по кремню так, чтобы вылетающие искры подпалили вату, и она начала тлеть. Потом надо было раздуть вату и поджечь от нее бумагу или бересту. Дальнейшая технология повторялась. Вата помещалась в металлическую баночку из-под гуталина, после использования закрывалась плотно крышкой, и вата переставала тлеть. Весь этот комплект: коробочка с ватой, кремень и обломок напильника после использования заворачивались вместе в тряпочку и ждали следующего случая. Летом огонь можно было добыть от солнца с помощью увеличительного стекла.

Не буду дальше описывать другие элементы быта, которые тоже давались трудом и суровой необходимостью заниматься этим. Дела эти вырабатывали во мне чувство ответственности, так необходимое в дальнейшей жизни.

Наступил сентябрь, надо было идти в школу. Признаки войны к этому времени проявились уже не только в большом количестве военных людей, отправляемых на фронт, но и большим количеством раненых, которых везли в тыл на излечение многочисленные санитарные поезда, проходившие через нашу железнодорожную станцию. Котельнич является большой узловой железнодорожной станцией, где сходятся две железные дороги: Горьковская на Москву и Северная на Ленинград. Так что Котельнич быстро превратился в большой госпитальный тыловой город. Под эвакогоспитали переоборудовали все большие городские здания, в том числе и жилые, которые можно было как-то под это приспособить.