Тогда я решил сам изучить этот вопрос, считая, что эти отклонения наверняка должны влиять на разброс летно-технических характеристик и характеризовать уровень заводской технологии. Во всяком случае, для начала, я стал вести статистику отклонений от теоретической формы. Очень скоро убедился, что отклонения носят систематический характер по каждой точке и, видимо, связаны с ошибками в изготовления стапеля. Когда в очередной раз принесли карточку разрешений и величины отклонений в ней снова подтвердили мои предположения, я предупредил технологическую службу, что подписываю последнее разрешение, и требую доработки стапеля перед сборкой очередного изделия. Об этом я предупредил Ежова, который оставался за меня на время моего отпуска.

Каково же было моё изумление, когда после моего выхода из отпуска ко мне снова принесли подобную карточку отклонений. Выяснилось, что в моё отсутствие Ежов проигнорировал мой наказ и подписал очередную карточку. Я настоял, чтобы стапель доработали. Ежов на меня обиделся, и, как потом выяснилось, стал поджидать удобный случай для нанесения по мне удара.

Чтобы это не выглядело сведением личных счётов, он стал готовить себе сообщника. Таким сообщником оказался Лёня Гусев. Мы вместе с Леней окончили МАИ, вместе работали в одной бригаде ОКБ-256 в Москве и были достаточно дружны. Однако, после назначения меня начальником группы он стал меня сторониться. Могу только догадываться, что произошло это из-за того, что он считал себя более достойным на эту должность. Ежов это заметил и потихоньку стал вбивать клин между нами.

Наконец подвернулся удачный момент для сведения счётов. Лёня готовил отчёт по исследованию траектории полёта ракеты и, не до конца проанализировав варианты, представил мне на подпись, предварительно подписав у Ежова. Я, почитав отчёт, сказал им, что утвердить его не могу, так как не рассмотрен ещё ряд ситуаций, влияющих на обоснованность выводов.

Думаю, что на это они и рассчитывали. Была устроена бурная истерика на виду у всей бригады, после чего они написали на меня докладную на имя начальника КБ Ивана Ивановича Морозова.

Надо отдать должное жизненной мудрости Ивана Ивановича: он немедленно собрал начальников бригад, вызвал меня и Ежова и зачитал докладную, в которой было написано о моей низкой квалификации и большом опыте Ежова с нескрываемым предложением поменять нас местами. Ежову дали высказаться. В доказательство своей правоты он привёл два примера: случай с карточкой разрешения по отклонениям от теоретического обвода и последнего отчёта. В качестве аргумента доказательства его правоты он выбрал обвинение меня в его дискредитации перед руководством завода в первом случае и перед коллективом бригады во втором. При этом он несколько раз подводил к мысли, что он грамотней меня, а потому после его подписи я не должен отменять его решение.

Суд был скор, мне не дали даже высказаться, а Ежову предложили немедленно извиниться передо мной в присутствии коллектива бригады, и предупредили, что если он допустит ещё раз подобное, то будет поставлен вопрос о его увольнении с предприятия.

После этого Ежова как подменили. Он стал подчёркнуто вежливым и предупредительным со мной, что мне, откровенно говоря, тоже не нравилось.

В январе 1961 года комплектовалась экспедиция поездки на полигон Капустин Яр для подготовки и пуска первой крылатой ракеты П-7. Ежов убедительно просил взять его в группу анализа. Я согласился и потом был очень доволен, когда он задолго до пуска уехал обратно домой из-за семейных обстоятельств.

Я специально остановился на этом эпизоде в моей жизни, поскольку он иллюстрирует человеческие отношения на производственной основе. Это был первый случай подобных явлений, по поводу которого я страшно переживал. Впоследствии оказалось, что это пустяки по сравнению с аналогичными случаями, которые, к сожалению, ещё много раз встретятся в моей жизни в более драматичной обстановке!

Дел в бригаде действительно было много. По ракете П-7 мы получили из головной фирмы полный комплект аэродинамических характеристик, и от нас требовалось выполнить полный объём аэромеханических расчётов и исследований по устойчивости и управляемости.

Перед первым штатным пуском надо было провести натурный пуск неуправляемого макета ракеты с целью отработки процесса выхода ракеты из пускового контейнера и раскрытия крыльев. Для этого требовалось провести массу расчётов для определения зоны безопасности при пуске неуправляемого макета и штатного изделия, а также выбрать коэффициенты настройки автопилота для обеспечения устойчивости полёта и обеспечения заданной точности попадания ракеты в цель.

Систему управления для этой ракеты разрабатывала фирма Главного конструктора Антипова, располагавшаяся около метро «Аэропорот». Так что приходилось в процессе работы часто бывать на этой фирме и многие исследования проводить совместно.

Работы по ракете «Аметист» находились на более ранней стадии. Аэродинамические и гидродинамические характеристики её надо было ещё только исследовать, поэтому совместно с головной фирмой пришлось много работать с ЦАГИ и обрабатывать результаты продувок. А дальше тот же самый объём расчётов, что и для ракеты П-7, усложнённый участком движения в воде и переходным участком выхода из воды. Усложнённым был и этап наземной и подводной экспериментальной отработки, который требовал большого объёма расчётных исследований. По системе управления тоже был новый смежник, размещавшийся в Ленинграде, что требовало от меня довольно частых командировок. Вернувшись из одной из них 23 апреля 1960 года, я вовремя успел на рождение сына, который родился буквально на следующее утро. Назвали его Андреем.

На фоне этих работ в начале 1960 года нам предложили разработать альтернативный вариант ракете П-15. Эта ракета, разработки наших соседей – КБ А. Я. Березняка, была принята на вооружение Военно-морского флота, использовалась на торпедных катерах, однако имела существенный недостаток – крылья её не складывались, что занимало много дефицитного места на катере, и имела жидкостной двигатель, работавший на токсичных компонентах.

Перед нами была поставлена задача: используя отработанную боевую часть, систему наведения и управления от ракеты П-15, создать новую ракету со складывающимися крыльями и твёрдотопливным двигателем. Расчёт В. Н. Челомея был на П. Н. Обрубова, который, работая ранее у Березняка, хорошо знал ракету П-15, её характеристики и, что очень важно на этапе предварительного проектирования, знал смежников – изготовителей нужных нам систем.

Мне кажется, что именно эта задача побудила В. Н. Челомея пригласить к себе на работу П. Н. Обрубова на должность начальника Филиала.

Обрубов с этой задачей прекрасно справился, полученные материалы по бортовым системам П-15 были затребованы в головное КБ. Нам предложили параллельно с головным КБ разработать свой вариант такой ракеты, получивший индекс П-25.

Обрубовым это поручение было воспринято как первый шаг к самостоятельности филиала, что явно, как показали последующие события, в планы В. Н. Челомея не входило. К лету 1960 г. проект мы сделали раньше головного КБ. Обрубов доложил об этом В. Н. Челомею и очень настойчиво напросился на доклад.

Поехали мы туда втроём: Обрубов, Сотников и я. Защита проходила в кабинете у В. Н. Челомея в присутствии С. Б Пузрина и Г. А. Ефремова, работавшего тогда начальником проектного «сотого» отдела. Мы развесили плакаты, и Обрубов кратко доложил результаты разработки. Последовали вопросы для «приличия». Была явно видна их досада по поводу наших опережающих разработок, по сравнению с головным КБ. Поскольку свой проект они ещё не обсуждали, то им не хотелось обсуждать и наш. Мне тогда показалось, что В. Н. Челомей не очень доволен оптимизмом и настырностью Обрубова. Нас поблагодарили, попросили оставить материалы для детальной проработки, и мы уехали к себе. Нам казалось, что досрочно выполненное задание мы достаточно удачно доложили. Вскоре мы с Альбиной уехали в отпуск в Котельнич, теперь уже с двумя детьми.