— Э-э, йоу, нга, нга, майамбу энгы-ы,
Э-э, йоу, нга, нга, гамамбу энды-ы,
Э-э, у-у-у, нга, нга, ньяга маракохоуга…
Что в переводе означает:
«Я от старой женщины ушёл,
Я от дряхлого воина ушёл,
И вообще от всех вас уйду, злые вы…»
И вот катится калабе по саванне и вдруг встречает гиену.
— Ого! — говорит гиена, — Еда сама навстречу катится. Сейчас я тебя съем!
— Подожди, не спеши меня есть, гиена, — отвечает ей калабе. — Лучше послушай мою песню.
И запел:
— Э-э, йоу, нга, нга, майамбу энгы-ы,
Э-э, йоу, нга, нга, гамамбу энды-ы,
Э-э, у-у-у, нга, нга, ньяга маракохоуга…
А пока гиена думала, не заболит ли у неё живот от поющей еды, калабе укатился.
Катится он по саванне дальше и встречает гепарда.
— Вот это да! — говорит гепард. — Обычно за едой бегать надо, а тут еда сама прибежала. Я тебя сейчас съем!
— Да подожди ты, — отвечает калабе. — Лучше послушай, как я пою.
И запел:
— Э-э, йоу, нга, нга, майамбу энгы-ы,
Э-э, йоу, нга, нга, гамамбу энды-ы,
Э-э, у-у-у, нга, нга, ньяга маракохоуга…
А пока гепард думал, зачем он вообще разговаривает с едой, калабе укатился.
Катится калабе по саванне дальше и встречает опоссума.
— Не ешь меня, опоссум, — кричит калабе с ходу. — Лучше послушай мою замечательную песню!
И запел:
— Э-э, йоу, нга, нга, майамбу энгы-ы,
Э-э, йоу, нга, нга, гамамбу энды-ы,
Э-э, у-у-у, нга, нга, ньяга маракохоуга…
А опоссум был глухой, как тотемный столб. Поэтому ему было совершенно по тамтаму — поёт калабе или нет. Разинул опоссум пасть и зажевал калабе в один момент[12].
Душа есть у всех — у спящего льва, у подгнившего банана, у мшистого камня, лежащего возле водопада Виктория.
У съеденного опоссумом калабе тоже была душа. И конечно она направилась прямиком к Великому Нгурре.
Великий Нгурра, Создавший-Африку, как всем известно, днём сидит у истоков реки Конго и пьёт пальмовое вино. И очень не любит когда люди (будь то масаи, йоруба или банту) приходят к нему со своими мелочными просьбами. А ночью Великий Нгурра спит.
Так, стоп, это неправда. Ночью Великий Нгурра вовсе не спит, а разбирается с душами существ и явлений, которых угораздило погибнуть именно в этот день. Так что душа проглоченного опоссумом калабе вальяжной походкой припёрлась прямо пред очи Великого Нгурры.
— Это как называется? — возмущалась она. — Я единственный в мире калабе, умеющий петь, а тут меня съедает какой-то облезлый опоссум! Негодяй и бездарность, не способный оценить великого искусства! Я требую компенсации!
— Не шуми, — спокойно сказал Великий Нгурра.
— Что значит «не шуми»? — возмутилась душа калабе. — Бвана, ты неправ! Ты вообще хоть слышал, как я пою? Не слышал? Сейчас…
И душа калабе, съеденного глухим опоссумом, запела:
— Э-э, йоу, нга, нга, майамбу энгы-ы,
Э-э, йоу, нга, нга, гамамбу энды-ы,
Э-э, у-у-у, нга, нга, ньяга маракохоуга…
Великий Нгурра терпеливо выслушал и ничего не сказал.
Душа калабе спела ещё раз. И еще. И ещё…
Спустя трое суток Великий Нгурра вздохнул и сказал:
— Ради меня, заткнись. Что ты хочешь?
Душа калабе радостно заявила:
— Хочу на небо! Вместо солнца!
— Ну, уж нет, — сказал Великий Нгурра. — Солнцем я тебя не сделаю. Могу Луной. Только чур ты не будешь петь.
Душа съеденного калабе подумала-подумала и согласилась. Теперь каждый вечер в чёрном африканском небе каталась большая круглая Луна. Время от времени она всё-таки порывалась запеть:
— Э-э, йоу, нга, нга, майамбу энгы-ы,
Э-э, йоу, нга, нга…
— Замолчи!!! — орал взбешённый Великий Нгурра.
Но это ещё не всё. Спустя пару месяцев глухой опоссум, съевший поющий калабе, попался в силок одного охотника. Охотник был весьма ленив и не проверял силки целую неделю, поэтому опоссум на третий день сдох, и его душа, как положено в Африке, отправилась к Великому Нгурре. Великому Нгурре в ту ночь было скучно.
— Ну, расскажи, что у тебя в жизни было интересного? — поинтересовался он у души опоссума.
— Вот однажды я нашёл помойку… — начала рассказывать душа глухого опоссума.
— Не, не то, — сказал Великий Нгурра.
— Ладно, — согласилась душа опоссума. — Другое расскажу. Был я как-то в одной деревне. А там такая роскошная помойка…
— Оставь помойки в покое! — решительно сказал Великий Нгурра.
— А тогда мне не о чем рассказывать, — уныло проворчала душа опоссума.
И в этом момент с неба донеслось:
— Э-э, йоу, нга, нга, майамбу энгы-ы,
Э-э, йоу, нга, нга…
— Заткнись! — рявкнул Великий Нгурра на Луну, которая, как мы помним, была ничем иным, как душой калабе, съеденного когда-то глухим опоссумом.
— Чем-то мне этот кругляшок кажется знакомым… — пробормотала душа опоссума. — Кажется, я его когда-то ел…
— Это мысль! — сказал Великий Нгурра. И подбросил душу опоссума в небо.
Теперь небесный опоссум целый месяц бегает за круглым калабе по небу и откусывает от него по кусочку. А когда он съедает его целиком, калабе начинает петь у него в животе:
— Э-э, йоу, нга, нга, майамбу энгы-ы,
Э-э, йоу, нга, нга, гамамбу энды-ы,
Э-э, у-у-у, нга, нга, ньяга маракохоуга…
Опоссум не выдерживает и выплёвывает круглую Луну-калабе, и всё повторяется снова. И снова, и снова. А Великий Нгурра спокойно сидит у истоков реки Конго и пьёт пальмовое вино.
История седьмая. О том, как масаи чуть не остались без Солнца
Масаи ушлые. Это все знают: и банту, и пигмеи, и йоруба. И в долг им не дают, и в гости не приглашают, и вообще стараются с ними дела не иметь. Потому что масаи постоянно находят неприятностей на свои, как они сами думают, очень хитрые головы. И ещё ладно, когда речь идёт о десятке мешков бататовой муки или двух-трёх жареных бегемотовых окороках. Один раз масаи вляпались в такую историю, что вся Африка им это запомнила.
В один плохой день масаи хотели кушать.
Кушать, конечно, хотят все и всегда, но в Африке особенно. Даже друг друга. Впрочем, так установил Великий Нгурра, и не нам судить. Итак, масаи хотели кушать. И отправились гоняться за антилопами.
Но один из племени масаи был, во-первых, очень ленивый, а во-вторых, у него была припрятана половинка копчёного дикобраза. Он эту половинку накануне у реки нашёл. Тогда ещё не копчёную, понятно. И вот для того, чтобы не идти на охоту, этот лентяй залез на самую высокую пальму и спрятался там. А всё племя убежало искать еду.
Сидит, значит, этот масаи на верхушке пальмы, жуёт копчёного дикобраза, вообще радуется тому, как он ловко устроился, вдруг видит небесного страуса Умадду. Да-да, того самого, который носит на голове солнце.
А ещё только-только начиналось утро, поэтому страус Умадда шёл по небу совсем низко, так что до него можно было чем-нибудь достать. Вот этот масаи его и достал. Кокосовым орехом. Со всей дури.