- О, похоже на вас, Марк, - профессор остановился перед гипсовой фигурой - худой и остроносой, замершей на невысокой подставке в позе лотоса.

- Да, - зардевшись, подтвердил Фреттхен, - это меня изваял наш победитель. Эрик Гудман. Большой талант!

- Ах вот как, - усмехнулся профессор, - что ж, он правильно выбрал модель...

- О нет! Победу присуждал не я! Я лишь член жюри!

- Ну, всё? Всё просмотрели? - сменил тему Верхаен. - Пойдемте, предадимся чревоугодию?

- Нет, еще остались работы к новому конкурсу "Океан и его обитатели". Мы их принимаем в правом крыле. Скоро начнем составлять экспозицию следующего месяца.

- Ну вот, когда составите, тогда меня и пригласите. Пойдемте, Марк. Как вы сказали, называется ваше кафе?

- "Лангуст", - в голосе Хорька еле уловимо проскользнула нотка разочарования.

Поблизости от кафе - слава Всевышнему - не вопили репродукторы. Музыка, доносящаяся со стороны поселка, звучала мягко, приглушенно, не лезла в уши, а создавала приятный фон. Полотняный навес отбрасывал прозрачную тень на плетёные кресла и столики.

- Я, пожалуй, закажу паэлью, - бегло ознакомившись с меню, промолвил Гельмут.

- Превосходный выбор! Я возьму то же самое. А как насчёт закусок? Может быть взять тарелку со всем понемножку? Жареный кальмар, сырные палочки, острые крылышки?

- Можно, - кивнул Гельмут, откидываясь в глубоком кресле.

- Вина?

- Белого, на ваш вкус.

Услужливый официант из работников поставил перед ними высокие бокалы с кубиками льда и бутылку газированной воды. Принял заказ, и вскоре на столе следом за водой появилось вино в темной бутылке.

- В целом, я доволен, - рассказывал профессор обратившемуся в слух Хорьку, - но есть и нарекания. Безусловно, подростковому возрасту присущи экзальтированность, потребность выделиться, даже - бунтарство. Но не до такой же степени.

Фреттхен пошел красными пятнами, но промолчал.

- Что это за повальная тяга к примитивному труду? - продолжил Гельмут, глотнув вина. - Откуда она взялась? Зачем мы вкладываем такие огромные средства в этот проект? Для того чтобы тщательно отобранные таланты деградировали до уровня гастарбайтеров? Пардон, работников?

- Это единичный случай.

- Единичный случай предполагает единственное число, а у вас желающих мести улицы, ковыряться в земле и смолить лодки с каждым днем все больше.

- Это глупость! Подростковая глупость. Ребята шутят. Уверяю вас! Я неплохо знаю каждого из них, мы проводим совместно досуг. Мне доверяют. Вот, на лодке недавно с Джереми катались.

- Джереми... такой скуластый, кудрявый парень? Тот, что спал в коробке?

- Он.

- Как раз про Джереми я и хотел с вами поговорить. Откуда взялась эта коробка? Брак - вот как это называется. И ассоциации его мне очень не понравились. Поработайте с ним дополнительно, Марк. Идеи с рыбалкой тоже надо искоренить. Если вы не сумеете вовлечь его в творческий процесс, нам просто напросто придется с ним расстаться.

- До этого не дойдет, обещаю!

- Я на это рассчитываю, - бросил профессор и развернул салфетку. - Мне бы очень не хотелось терять людей, в которых вложено столько трудов и денег.

Салфетка перекочевала на светлые брюки, а их хозяин придвинул к себе тяжёлую чугунную сковороду - в ней подавалось фирменное блюдо. Полюбовался на натюрморт из даров моря и темного, с золотым отливом риса, с наслаждением вдохнул ароматный парок и принялся за еду.

- Я всё держу под контролем, - заверил его Фреттхен, - ведь я понимаю - за нами стоят огромные средства.

- И не только средства, - невозмутимо добавил Гельмут, цепляя вилкой плотное колечко кальмара, - за нами стоят серьезные люди.

- Да, конечно, - подобострастно кивнул Фреттхен.

- Я ценю вашу понятливость, - профессор великодушно похлопал Хорька по плечу.

Психолог заулыбался и, вооружившись вилкой, принялся выковыривать из риса морепродукты.

Джереми чихнул во сне - и проснулся. Утро ворвалось одновременно в глаза, в уши и в ноздри. Окутало солнцем и музыкой, и цветочной пыльцой, летящей в открытое окно. Он улыбнулся, предвкушая новый день, но тут же в памяти всплыло: "Вилина!" - и вставать расхотелось.

Сегодня его любимая девушка выходит замуж. Большой праздник для Эколы - свадьбы здесь отмечают нечасто. А уж когда случается такой повод, веселятся от души. Свадьба в Эколе - не простое торжество. Это - мистерия, в которой новая любовь рождается, как Афродита из морской пены. Главная улица устлана белоснежными перьями, будто работники к этому дню ощипали не одну сотню чаек. Люди высыпают из домов, посмотреть, как жених с невестой, точно по облакам, шествуют по белому-белому птичьему пуху от "детского городка" до центральной площади.

Джереми нехотя сполз с растрепанной постели. Пошарил под кроватью в поисках одежды, вытащил - пыльную и мятую. Не будет он сегодня наряжаться. Пусть все расфуфырятся в пух и прах, а он пойдет в шортах. Да, и непричесанный. Всё равно теперь. Гортань - уже не зашнурованная, а узкая, как тростниковая дудочка, в неё только свистеть...

Он бросил косой взгляд на градусник у окна и увидел, что спиртовой столбик почти спрятался в колбу. Странно. Неужели так сильно похолодало? Да нет. Какое там. Солнце голодное, как волк, кусает даже через тюлевые шторы. То ли прибор сломался, то ли... Джереми впервые пришло в голову, что массивный градусник в пластиковом чехле меряет не температуру, а что-то другое. Шкала размечена не пойми как и в чем, но едва ли в фаренгейтах.

Будь сегодня обычный день, Джереми обязательно забежал бы к Хайли и Бобу поделиться своим открытием, но сейчас не до того. Он вышел из корпуса - руки в карманах - и зашагал по обочине к центру поселка. Пух и перья летели в лицо.

На площади одетые в синие халаты работники возились с генератором. Ими руководил возбуждённый Хорёк. Из окна ближайшего дома, через клумбу с бегонией, тянулись длинные черные провода, извиваясь в пыли, точно ядовитые змеи. Сама установка громоздилась на открытой платформе и тонко, противно гудела - это был тестовый режим. Сквозь обычный для Эколы гам до Джереми доносился её комариный писк, едва уловимый, но болезненный, вызывающий ломоту в висках.

"Танцуй, сказала она, танцуй, - игриво журчало из репродуктора, -

А я не знал, смеяться или плакать..."

Но вот куплет иссяк, оборвался, словно кто-то с размаху заткнул певцу рот, и зазвучал марш Мендельсона. Джереми вздрогнул. Чей-то голос произнес прямо у него над ухом: "Боже мой! Этой вещице уже столько лет!", а потом внутри мелодии вдруг - медленно и нежно - расцвела другая, ломкая, светлая и ранимая, как только-только проклюнувшийся росток.

"Это Вилина!" - прошептал Джереми. Да, это была она, воспарившая, отделённая от плоти, переложенная на музыку. Ликующий марш обнимал её крепко и спокойно, по-мужски - и уверенно вел через площадь, а Джереми стоял и впитывал Вилину каждой частичкой своей души.

Кто-то шумно втянул в себя воздух. Хорёк взмахнул рукой, подавая сигнал работникам - комариный писк прекратился.

И воссияла радуга! Высокая, блестящая дуга, под которой должны пройти молодые. Красный металлик, оранжевый металлик, жёлтый металлик, зелёный металлик... семь ядовитых металлических цветов. Люди шарахнулись от неё прочь, наступая друг другу на ноги. Джереми обхватил голову руками - с новой силой заломило виски. Радуга сыпала искрами и гудела - сочно и тревожно, на низких частотах.

Даже музыка присмирела, точно вслушиваясь в её гул - Мендельсон с Вилиной ступали тихо и легко, будто на цыпочках.

- Дорогу! - заволновались на площади. - Дорогу жениху и невесте!

Джереми толкали, расступаясь, зеваки. Пихали локтями в бок. Он вытянул шею и увидел Вилину под руку с Робертом. Они шли медленно, устремив в пространство одинаковые - невидящие - взгляды. На лицах застыло восторженно-экстатическое выражение. "Наглотались чертовых таблеток", - подумал Джереми, чувствуя, как сердце маятником раскачивается в пустоте. Вверх-вниз, и опять вверх... и опять вниз - в отчаяние, в бездну.