Худая, высокая девушка, прекрасная, как никогда, в длинном русалочьем платье и с обнажёнными плечами, вся усыпанная белыми перьями... перья в распущенных волосах, на плечах, перья на груди, утопленной в кружевах. Словно вся состоит из перьев. Одета в перья. Не его Вилина. Чужая, одурманенная, похожая на зачарованную принцессу. В ней больше не было ни дневной робости, ни ночной грации. Она двигалась, как во сне.

Когда молодые проходили под радугой - гул усилился, и Вилина словно на мгновение проснулась. Ее тело страшно, неестественно напряглось и выгнулось, будто в эпилептическом припадке, а черты исказились такой болью, что Джереми чуть не вскрикнул. На Роберта он в эту минуту не смотрел - вероятно, с тем происходило то же самое.

Но миг пронесся - такой стремительный, то никто, должно быть, и не успел ничего понять. Радуга погасла, растворившись в солнечном свете, а Вилина и Роберт с улыбкой обнялись.

- Ура! - крикнул кто-то, и снова - громкий и торжествующий - грянул свадебный марш.

Отовсюду раздавались поздравления. В воздух полетели цветы и кепки.

- Войди в виноградник, брат мой, - затянули сладкие, как патока, голоса.

К счастливой паре подскочил Хорёк - такой напыщенный, что будто стал выше ростом - и вручил им бумагу с двумя золотыми тиснёнными печатями. Что там написано, Джереми при всём желании не смог бы разобрать, слишком далеко, но отчего-то ему показалось, что и на печатях идёт по кругу витееватая надпись "Happy Birds".

Пошатываясь, он отступил назад, за чужие спины. Кто-то бодро хлопнул его по плечу.

- Привет, Дже!

Джереми обернулся, в полутора шагах от него стоял Боб. Таращил круглые глаза и улыбался добродушной, глупой улыбкой.

- Красивая невеста, да? Я бы тоже такую хотел!

- Да уж, конечно. Тебе только такую.

- Ага, - еще шире расплылся Торопыга, - не заметив иронии. - А ты чего такой кислый?

- Да так, голова болит. Ты Хайли не видел?

- Домой пошёл. Говорит, лягу. Тошнит его. Фиг ее знает, что она такое - радуга эта, но у меня от неё потом живот крутит. А его вот - тошнит. Красивая зато - прямо хвост Жар-птицы!

- Вот-вот, меня тоже подташнивает, - кивнул Джереми. - И слабость в коленях... Но я хочу проводить жениха с невестой.

- Эх вы, слабаки, - важно раздул толстые щеки Боб, - вот у меня живот покрутило пару минут и всё прошло! Я тоже с тобой пойду. Охота на дом посмотреть. Когда я женюсь, у меня тоже будет свой дом!

- Конечно, будет, - ответил Джереми, на этот раз искренне. Обнял друга за плечи и потащил вслед за толпой, которая словно река выливалась с площади в узкие переулки. Ручейками огибала с двух сторон пригорок с учительскими домами и спускались к аллее Счастливых сердец, где сливалась в весёлую запруду.

Джереми и Боб шагали в душном людском потоке. Их стискивали со всех сторон и весело извинялись. Настроение царило приподнятое. Подростки и семейные обменивались шутками, гоготали во всё горло и подпевали репродукторам.

- Эх, как бы поближе подобраться к дому. Ничего же не видно, - с досадой пробормотал Джереми, вставая на цыпочки и пытаясь разглядеть из-за голов собравшихся невесту с женихом.

- Держись за меня!

Боб маленькой круглой торпедой устремился к дому молодоженов. Его скромный друг, прицепившись сзади, как шлюпка к кораблю, неотступно следовал к цели.

- Ох! - вырвалось у обоих.

- Красота, - выдохнул Джереми.

- Я тоже такой хочу! - возбужденно воскликнул Боб.

Не зря Вилина говорила про пряничный домик. Таким леденцово-гладким он казался, таким вкусным, что так и хотелось откусить от него чуть-чуть - кусочек чужого счастья.

Белый, с зелёными наличниками и девственно-чистой оранжевой крышей, не оскверненной ни одной птичьей отметиной. С двумя фарфоровыми голубями над крыльцом и такой же фарфоровой кошкой, наблюдающей за ними из-за трубы. Над кошкой, видимо, еще не до конца закрепленной, трудился работник. Он стоял на приставленной лесенке, держа в руке отвёртку, а во рту - шурупы, которыми прикручивал кошачьи лапы.

- Эй, ты, - окликнул его Хорёк, - по-английски понимаешь? Я же сказал, чтобы сегодня к половине одиннадцатого все было готово!

Лучше бы он этого не делал. Работник испуганно обернулся и, видимо, проглотил шуруп, потому что сильно закашлялся, взмахнул руками - и мешком рухнул на глинистый распаханный газон.

В толпе кто-то вскрикнул.

- Чёрт, - выругался Фреттхен и, на бегу выхватывая мобильник, бросился к упавшему. Заглянул ему в лицо. Осторожно приподнял веки и пощупал пульс на запястьи.

- Всё в порядке, друзья. Не смертельно - всего лишь ушиб!

Джереми видел, как по смуглой щеке мужчины течёт кровь.

"Плохой знак, - говорили вокруг, - такое на свадьбе".

В тесный переулок протолкалась санитарная машина. Двое работников подхватили несчастного на носилки и торопливо унесли, а третий - остался перекапывать мотыгой газон.

- Ребята, всем хорошего дня! - покрикивал, разгоняя зевак, Фреттхен. - Молодые хотят побыть наедине. Да, и не забудьте, после вечерней медитации на "длинном" пляже - праздник.

Джереми поискал глазами Вилину, но ни её, ни Роберта уже не было. Должно быть, вошли в дом.

К пляжу спускались узкие каменистые тропинки, труднопроходимые из-за колючих кустов. Достичь его и не пораниться, не поцарапать ни рук, ни ног - удавалось не всякий раз. Фреттхен туманно намекал, что в этом тернистом пути есть нечто символическое, но Джереми так и не сумел понять, что. Наоборот, царапины от колючек зудели и отвлекали от медитаций, а сбитые о камни ступни - ныли, мешая сосредоточиться. Поэтому он часто сбивался с мысли и думал не о том, о чём нужно. Например, что огонь - такая же стихия, как и море, и в нем наверняка живут рыбки, но такие вёрткие и горячие, что их не то что поймать, а даже разглядеть нельзя. Джереми моргал, всматриваясь в жаркую сердцевину костра, и чудилось ему, будто среди пылающих веток то плавничок мелькнет, то хвостик... Он крепко зажмуривался, но и тогда перед глазами продолжали плясать огненные рыбки. Совсем бесполезная выходила медитация.

Сегодня Джереми решил, что перестанет валять дурака. Хватит уже, не ребёнок. Хотелось скорее повзрослеть, будто это могло что-то изменить - могло вернуть ему Вилину.

За день работники натаскали на побережье хвороста и приготовили место для костров. К заходу солнца "длинный" напоминал нерасчищенную вырубку, и к нему извилистыми муравьиными цепочками потянулись люди.

Боб и Хайли вместе с ещё двумя парнями принялись подтаскивать дрова и складывать горкой, а Джереми сел в стороне. Подростки соревновались - у кого куча хвороста получится выше. Семейные поглядывали на них с улыбкой.

В сумерках по всему пляжу поднялись белые столбики дыма. Золотые бутоны - один за другим - разворачивали огненные лепестки. Хорёк - одетый неофициально, в тенниску и светлые брюки - подождал, пока костры разгорятся, и встал у кромки воды с рупором в руках. Океан лежал за его спиной - серый и слегка пушистый, смирный, как наигравшийся котенок. К башмакам подбиралась солёная пена.

- Друзья, сегодня нам предстоит важная медитация, - начал Фреттхен. Его голос, усиленный рупором, чуть напевный и звенящий от волнения, разносился по всему берегу. - Медитация мира. Сегодня мы - все вместе - подумаем о наших братьях в Саудовской Аравии, которые вот уже полтора месяца, ведут кровопролитную гражданскую войну.

Потрескивал хворост в кострах, отгоняя бабочек и алыми бликами озаряя внимательные юные лица. Маленькие светлые волны лизали тёмный песок.

- Из-за войны, друзья, - вещал Хорёк, - рушатся дома, больницы и школы, дорожает нефть, сын идёт на отца, а брат - на брата, гибнут старики и дети. Тысячи семей остаются без крова, пищи и воды. Но если мы - все вместе - очень захотим, мы можем помочь этой беде. Пусть ваши мысли, как почтовые голуби, полетят к нашим братьям за океан и взмахами крыльев охладят их воинственный пыл. Пусть они расцветут лилиями и розами в стволах винтовок и оплетут вьюнами гусеницы танков. Превратят бомбы в безобидные хлопушки, а их смертоносную начинку - в конфетти. Друзья мои, давайте пошлем нашим братьям в Саудовской Аравии вибрацию мира.