Они медленно идут вдоль берега. Джереми - босиком, а Вилина в пляжных тапочках. В отличие от большинства жителей Эколы, она никогда не ходит без обуви. Не потому что мёрзнет или боится поранить ноги. Это у неё в крови - никогда не появляться на людях босой или полуодетой.

- Скоро ты выйдешь замуж и перестанешь гулять со мной по ночам, - печально констатирует Джереми.

- Да, мне уже пора замуж, - говорит она, словно извиняясь, и тут же радостно добавляет. - Кстати, у Айрин - такой дом! Такой красивый, с резными наличниками, весёлый и разноцветный, как пряничный домик из сказки. Я видела, с ним рядом строят такие же. А улица, знаешь, как называется? Аллея Счастливых сердец! Здорово, правда?

- Ага, - кивает он без особого энтузиазма.

- У нас с мужем будет своя кухня и своя собственная спальня, как у Айрин с Кристофером, - продолжает Вилина. - Я буду сама готовить. Нас учили на уроках домоводства. Стану взрослой важной дамой, и ты сам не захочешь со мной дружить.

- Я всегда буду хотеть с тобой дружить.

Горло - точно зашнуровано. Дышать сложно, а не то, что говорить. Он ненавидит себя в эту минуту - за свой возраст, за нерешительность, за то, что не может просто взять ее за руку и признаться в любви.

- Только тебе станет не до меня, - с трудом выдыхает он то, что лежит на сердце.

- Ты чудесный парень, Колючка. Правда. Мы же все равно будем видеться. А потом ты встретишь ту, которая подойдет тебе, как перчатка к руке, и вы проживёте долгую и счастливую жизнь! - заканчивает Вилина мечтательно. И, помолчав, добавляет, - тесты никогда не подводят. Вот увидишь, ты непременно будешь очень-очень счастлив.

Джереми молчит. Бабочки каким-то образом проникли внутрь и порхают в животе. Но это не радость, а тревожное предчувствие. В двух шагах, укутанный соленым туманом, плачет океан.

Белые, увитые плющом и бугенвиллией домики под черепичными крышами. Уютные улочки, не более семи метров в ширину. Живописное небо с лёгкими, как дым, облаками. Скользящие солнечные блики на стенах, в цветущей зелени, на мостовой. Экола напоминала загадочный старинный городок с картин Томаса Кинкейда.

Гельмут стоял на пятачке балкона, облокотясь на перила и вдыхая полной грудью соленый бриз с океана. Его дом, самый высокий на полуострове, располагался на холме, откуда к океану разбегались извилистые, каменистые улочки.

За оранжевыми черепичными крышами, утопавшими в сочной зелени, виднелась площадь с нарядной плиткой, витыми фонарями и фонтаном. За ней - уютная набережная с галереями, магазинчиками и кафе. Вдали сверкала голубая полоска океана, соревнуясь по чистоте оттенка с бездонным сапфировым небом.

К сожалению, пляж у набережной оказался непригодным для купания. Крупные камни и тёмная гряда кораллов почти у самого берега - живописно, но в воду заходить неудобно.

Верхаен приехал в благодатный уголок вечного лета из заснеженного Миннеаполиса. Окунуться в теплый океан, тут же, по приезде, было для него делом принципа. Глядя на каменистый берег, профессор нахмурился и Фреттхен, его верный гид и правая рука, тут же отреагировал:

- У нас есть еще два пляжа. "Рыбацкий" - там прекрасная, тихая бухта и "длинный" - белый песок, пологое дно. Вы останетесь довольны! "Рыбацкий" - вооон там, - махнул рукой Хорёк куда-то вправо, - за детским городком. А "длинный" - подальше. Он на другом конце и к нему довольно крутой спуск...

- Благодарю, но не сейчас. Я не настолько хорошо себя чувствую после перелёта, чтобы совершать долгие пешие прогулки. Пойдемте лучше, перекусим где-нибудь.

Лёгкий ужин в кафе "Бриз" порадовал свежими солоноватыми устрицами, коктейлем из креветок и лобстером с гриля.

Верхаен остался доволен, и Фреттхен, который считывал малейшие оттенки эмоций с его лица, трещал без умолку, пока они поднимались по извилистой улочке к профессорскому дому.

- Вы обязательно должны посмотреть нашу галерею! Мы ежемесячно обновляем экспозиции. А иногда и чаще!

- Завтра, все завтра, - махнул рукой Гельмут, - увидимся завтра!

Он захлопнул дверь и отправился прямиком в душ. А оттуда - в объятия Морфея.

Утро выдалось прекрасным - он рано лег и рано встал, замечательно выспался и застал удивительной красоты рассвет. Дошёл, не торопясь, до "рыбацкого", про который толковал Хорёк, и насладился в полной мере и девственной чистотой природы, и тишиной, и одиночеством. После шумного мегаполиса всё это казалось настоящей роскошью.

Если бы не пара перевёрнутых лодок на берегу и одна - замершая крохотной точкой в океане, можно было подумать, что Гельмут очутился на необитаемом острове и единолично владеет розовыми скалами, разноцветной галькой и прозрачной водой, в которой видно не только мальков, но и каждый мелкий камушек на дне.

После купания он принял душ, спустился на набережную и позавтракал под резкие крики чаек и тихий плеск волн о камни. Затем провел полдня в кабинете у школьного психолога.

- Вот этот, этот и этот. Вот ещё. Ещё один, - бросал он папки Фреттхену на стол.

Перебирал личные дела и результаты тестов, отбирая тех, на кого хотел посмотреть лично.

- Да, мистер Верхаен, - встал на вытяжку Хорёк.

- Не надо официоза. Зовите меня по имени. А это кто? Ну и ассоциации! Океан - свобода, небо - простор, пальма - одиночество, галька - твёрдость... забор - побег! Куда ни ткни - сплошная индивидуальность и свободолюбие. Что за Джереми Вильямс? Что-то я его не припомню.

- Хороший парень, - затараторил психолог. - Немного молчаливый и замкнутый, но в целом - подающий надежды. Мы с ним очень подружились - я на короткой ноге со всеми ребятами! У меня всё под контролем.

После беседы с Вильямсом и остальными, не вполне благонадёжными воспитанниками - обед в школьной столовой. Профессор пожалел, что не наведался в полюбившийся "Бриз". Там кормили вкуснее. С другой стороны - шагать под жарким тропическим солнцем, обливаясь потом, то ещё удовольствие. Лучше простой картофельный салат, но рядом со школой.

Сиеста - сладкое время послеобеденного отдыха, и вот профессор обозревает Эколу со своего балкона. Он тут главный. Он - Гельмут Верхаен, давно вошёл в круг победителей и заслужил право смотреть сверху вниз.

Профессор повернул гордый профиль направо - туда, где неспеша прогуливался утром. Корпуса детского городка, а за ними "рыбацкий пляж".

Слева, за поселковой амбулаторией, укрытой зарослями морского винограда - рабочий поселок. Длинные строения, похожие на обувные коробки с множеством дверей. С другой стороны - тоже двери, только раздвижные и выходят на крошечные участки со стандартными мангалами.

А где-то позади, за кварталом молодожёнов должен быть еще один пляж - "длинный". Тот самый, с белоснежными песками и пологим дном.

Воистину - рай на земле!

Не то, что та дыра, в которой его угораздило родиться.

Гельмут Верхаен появился на свет в семье рестораторов. Звучное слово на деле означало прокуренный зал на двадцать столиков, пьяные выкрики и потасовки, липкие столы, тяжёлые пивные кружки и грязный туалет, отмывать который, частенько приходилось будущему профессору. Бизнес балансировал на грани разорения. Об этом денно и нощно причитала госпожа Верхаен - худая женщина неопределенного возраста, с такой тусклой наружностью, что казалось, будто она давно покрылась копотью, как и все её кухонное царство. Своими жалобами она доводила до бешенства Верхаена-старшего. Стоило жене открыть рот - благоверный тут же начинал таращить глаза, багроветь, раздувая толстые щеки, и срываться на петушиный крик.

Тяжелой рукой отец раздавал детям тычки и подзатыльники, сопровождая их такими ругательствами, что маленький Гельмут краснел, как от пощёчин.