Вот так всегда и происходит. Когда сутки наполнены делами, хочется побольше свободного времени для чтения, прогулок и просто - тишины, в которой только и способна рождаться музыка. Хочется скрыться ото всех, закрыть глаза, заткнуть уши, и пить одиночество крохотными глотками, как апельсиновый сок со льдом.

Джереми не очень любил школьные занятия. Скучал на математике, презирал домоводство, лепил криво, а рисовал, точно корова хвостом. Он бы с радостью оставил уроки Триоль, а остальное стёр из расписания.

Теперь свободного времени было с избытком, а избыток его, как известно - штука вредная. Вместо того чтобы сидеть в библиотеке или загорать на берегу, Джереми зачем-то гулял по Эколе, забредая в самые дальние и укромные уголки, в которые прежде и в голову не пришло бы заглянуть. Он как будто проверял границы своей свободы. И - как ребёнок, впервые в жизни разломавший часы, вдруг обнаруживает под гладким циферблатом непонятные шестерёнки - так и Джереми натыкался на все новые и новые постройки, о назначении которых не подозревал.

Ранним утром, когда все ещё спали, он прошел до конца "длинного" пляжа и очутился на незнакомой лодочной станции, где под навесом, блестя свежевыкрашенными боками, дремали новёхонькие катера. А ему-то казалось, что в Эколе есть только вёсельные лодки! Водить катер он не умел, но от желания - немедленно, прямо сейчас - покататься на таком сладко заныло под ложечкой. Он, должно быть, летит, как птица - как чайка, разрезая волны белоснежной грудью, скользя по воде, но устремляясь в небо, и широкая пенистая дорожка стелется за ним следом.

За лодочной станцией, открывалась каменная площадка с огромной, выведенной масляной краской буквой "H" посередине. Джереми, как ни напрягал фантазию, не мог угадать, для чего она служит. Вероятно, для какой-то игры.

Он блуждал неподалеку от карьера, в котором скульпторы Эколы брали глину для своих поделок, и находил там обрезки труб, катушки с проводами, железные трансформаторные будки и приземистые, длинные строения, запертые на амбарные замки. Оконные стёкла закрашены, на дверях таблички с требованием носить защитную одежду и обувь. И рыжая ржавчина повсюду. Все это выглядело не столько запущенным и старым, сколько неуместным и не имеющим никакого отношения к той Эколе, которую он знал.

Захотелось посмотреть, что скрывается за рабочим поселком и, обойдя его стороной, Джереми уткнулся в причудливый зеленый лабиринт. Никому из ребят и в голову не приходило совать нос в эту часть Эколы, а тем более её исследовать. "Нелюбопытный похож на слепого, - говорил себе Джереми, ощупывая кирпичную кладку, густо затянутую плющом, - смотрит, но не видит". Плющ стлался и по земле, заставляя оскальзываться на глянцевых, мясистых листьях и обращая пространство между стенами в тропический лес.

Лабиринт почему-то нагонял страх. Даже не испуг, а внутреннюю дрожь, лёгкую, но неприятную судорогу, которая волнами расходилась по телу и, застревая в позвоночнике, вызывала тупую боль. Знакомо заломило виски. А потом стены расступились - и Джереми увидел серое здание, большое и грузное, точно отлитое из свинца. Его окна ярко блестели, вспыхивая - тускло и мёртво, как змеиная чешуя - но не солнечный свет отражался в них. Красный металлик, оранжевый металлик, жёлтый металлик, зелёный металлик...

Здание утробно гудело и вибрировало, от фундамента до кончика вентиляционной трубы, отчего контуры его казались слегка размытыми.

Джереми взглянул - и отшатнулся. Затем повернулся и бросился бежать, назад, сквозь изумрудную сумятицу плюща.

- Я видел дом, где живет радуга, - рассказал он изумленному Хайли.

- Где? - опешил тот.

Они стояли у входа в столовую. Пока он бродил по Эколе, утренняя медитация закончилась, и народ потянулся завтракать. Мимо спешили ребята, толкали обоих, здоровались на ходу. Чудилось это Джереми или нет - но при виде него многие ускоряли шаг и отворачивались. Девчонки перешёптывались и хихикали. С тех пор, как его отстранили от медитаций, он и есть должен был отдельно, в маленьком закутке. Может, он все это нафантазировал, но и Хайли рядом с ним как будто чувствовал себя неловко: озирался смущённо, переминаясь с ноги на ногу.

- За корпусами работников. Идём, покажу. Только посмотрим издалека, а то плохо станет. Это ведь радуга.

- Я сейчас не могу, может после обеда. А вообще, это всё ерунда какая-то, - Хайли нетерпеливо потоптался и снова зачем-то оглянулся. - Все знают, что радуга - это поле. Она существует, только пока включён генератор. А зачем его включать, если никто не женится? Тебе померещилось, Дже. Лучше скажи, когда в школу вернёшься? О тебе Триоль спрашивала. Скучает, наверное, по своему любимчику.

- И всё-таки она там, - Джереми упрямо нахмурился, - радуга. Сидит, как птица в клетке. В доме под железной крышей. Не веришь - не надо, но только я сам видел. А в школу - не знаю, когда Верхаен разрешит. Взъелся на меня, как чёрт, из-за этой врушки...

- Софи? Она, кстати, про тебя всякие гадости болтает... Что ты, мол...

- Зачем мне Болонкины сплетни? - резко оборвал его Джереми. - Не хочу о ней ничего слышать! Ну, так что, когда пойдём?

- Куда пойдем? - сунул свой любопытный нос в их разговор как из-под земли выросший Боб.

Джереми промолчал. Ему не хотелось рассказывать про радугу заново.

- Пошли, пошли, Торопыга, скоро занятия начнутся, - Хайли потянул приятеля за собой. - Я тебе за завтраком расскажу, куда, - и добавил, обращаясь к Джереми:

- Да сходим как-нибудь. Куда она денется, радуга эта? Сидела там сто лет и еще просидит. Пока, Дже, - он хлопнул его по плечу и устремился прочь, увлекая за собой Торопыгу.

- Пока, дружище! - крикнул Боб, оборачиваясь и помахал короткопалой пятернёй.

Джереми снова остался один.

Есть расхотелось. Что-то унизительное было в этой изоляции, в отдельном столике за ширмой, куда - словно дразня - долетали порой беззаботный смех и счастливые голоса. Его отсадили от других, как будто он страдал какой-то заразной болезнью.

"Да ну их всех. Пойду на набережную, возьму в магазинчике орешков или чипсов", - решил он.

Из столовой уже тянуло вкусными ароматами - омлета, какао и выпечки. Призывая занимать места за столами, работница-повариха три раза гулко ударила половником в жестяной поднос.

Низко опустив голову, Джереми брел по дорожке к набережной. Мимо нарядных стен, покрытых весёлыми рисунками, мимо цветущих клумб и улыбчивых глиняных фигурок. Ангелы, гномики, сказочные персонажи подмигивали ему - не то сочувственно, не то насмешливо, но Джереми отворачивался от их взглядов. Остро - острее, чем собственное одиночество и непонимание друзей - он переживал свою бесполезность. Вечером все снова соберутся на "длинном" пляже. Будут смотреть на океан, серебряный, как ртуть, ловя на волнах острые блики, погружаясь душой в его гул, в голоса чаек, в жаркий блеск песка. Станут просить покоя, мира и благополучия - не для себя, для других. И будет им - по их просьбе. Ведь так? Они - жизнерадостны, гармоничны, полны творческих сил, и странные градусники в их комнатах всегда показывают наивысшее значение по шкале эмоций. Не то, что у него. Джереми готов был расколотить проклятый прибор, но понимал, что дело не в нём. Если хочешь, чтобы твои просьбы исполнялись - надо измениться самому. Вот только как? Он не знал, и никто не мог ему помочь. Даже Хорёк - и тот избегал его в последние дни. А ведь он считал его своим другом.

Джереми совсем растерял аппетит.

Он присел на лавочку под цветущей акацией. Надел наушники, отгораживаясь от навязчивой музыки. Многое нужно было обдумать. Прозрачная тень легла у его ног, лизнула носки кроссовок и свернулась клубочком, как домашний зверек.