И все же, когда распахнулась дубовая дверь и на пороге появился гауптштурмфюрер Линге и бесстрастным голосом произнес: «Господин профессор, фюрер ждет вас», внутренняя дрожь снова охватила Хавеля.

Гитлер сидел в кресле у камина, чуть наклонив голову. Казалось, он не слышал, как вошел Хавель. Профессор четко, по-военному щелкнул каблуками и отработанным жестом выбросил вверх руку. Гитлер продолжал завороженно смотреть на огонь. Короткий чуб свесился на его низкий лоб. Свет и тени колыхались на лице. Оно казалось грубо вырубленным, волевым. Но уже в следующее мгновение недозволенная, крамольная мысль мелькнула в голове Хавеля: «В его позе есть что-то мелодраматическое…» Тут же усилием воли Хавель оборвал эту непрошено явившуюся мысль, погасил ее. Наконец фюрер вялым движением поднял руку в нацистском приветствии и, продолжая неотрывно смотреть на огонь, сказал тихо:

— Садитесь, Хавель.

Напряжение все еще не отпускало профессора, но в кресле напротив Гитлера он почувствовал себя несколько увереннее. Фюрер продолжал молчать, и Хавель снова ощутил прилив отвратительной дрожи.

— Вы никогда не задумывались, Хавель, об очистительной силе огня? — спросил наконец Гитлер и уставился бесстрастным взглядом в лицо профессора.

— Мой фюрер! Я полагаю, что огонь предшествует рождению всего сущего.

— Это очень верно, Хавель, — оживился Гитлер. — А некоторые полагают, что огонь только уничтожает.

— Так могут думать только отжившие свое моралисты… — И снова по блеску в глазах фюрера Хавель понял, что и на этот раз попал в точку.

Гитлер, продолжая разглядывать Хавеля, сказал:

— Я внимательно прочитал вашу работу. Вы потрудились добросовестно…

— Моя работа, мой фюрер, не имела бы никакого смысла, если бы в ее основу не были положены ваши мысли.

— Какие именно? — поинтересовался Гитлер.

— «Если мы сегодня говорим о новых землях и территориях в Европе, то прежде всего мы обращаем свой взор на восток, к России и соседним с ней странам… Это громадное государство на востоке созрело для гибели. Мы избраны судьбой стать свидетелями катастрофы, которая явится подтверждением расовой теории…»

— У вас хорошая память, Хавель. Но это я написал еще в двадцать четвертом году в ландсбергской тюрьме. Сегодня я бы сказал, что мы явимся не свидетелями катастрофы, а ее творцами. Посмотрите сюда!

Гитлер встал и подошел к большому глобусу в углу гостиной. Хавель поспешно вскочил и тоже приблизился к глобусу.

— Вопрос о жизненном пространстве для немецкой нации навсегда будет решен, если граница третьего рейха пройдет по линии Обь — Иртыш — Тобол, выйдет к Аральскому морю, через Грузию, Черное море и далее вот так. — Гитлер сделал неопределенное движение пальцем, прочертив ряд европейских стран, и остановился на берегу Бискайского залива.

— Захватывающая перспектива, мой фюрер, — почтительно заметил профессор.

— Это не перспектива, Хавель. Это задачи этого года… — Гитлер снова внимательно посмотрел на профессора, стараясь на его лице прочесть, какое впечатление произвели его слова на Хавеля.

— Восхитительно, мой фюрер! — неподдельно изумился тот.

Гитлер удовлетворенно улыбнулся:

— Я тоже так думаю, Хавель. А когда это произойдет, ваша работа перестанет быть просто бумагой, она станет жизнью!.. Вы хотите этого, Хавель?

— Яволь, мой фюрер.

— Недавно один высший немецкий офицер сказал мне, что «война с Россией — это такая война, которую знаешь, как начать, но не знаешь, где кончить. Не будем же мы идти до Владивостока?».

— Это маловер, мой фюрер. — Хавель старался говорить твердо, но Гитлер почувствовал неискренность.

— Вы тоже так думаете, Хавель, как этот офицер… Не возражайте мне, не надо.

Гитлер сел и откинулся на спинку кресла. Снова воцарилась мучительная пауза, которую профессор, уличенный в неискренности, не смел нарушить. Он вздохнул с облегчением, когда Гитлер медленно, как бы нехотя, снова заговорил:

— Когда я в тридцать третьем году пришел к власти, мне пришлось все организовывать заново. В ходе идеологической реорганизации я понял, что Германию необходимо освободить от международных обязательств: Германия вышла из Лиги Наций и отказалась участвовать в конференции по разоружению. Многие возражали против этого шага. Но я не посчитался с ними. Затем я отдал приказ о вооружении. И в этом случае объявились пророки, предсказывающие несчастья. После этого — ремилитаризация Рейнской области. Снова шаг, который в то время считали невозможным. Я сказал: «Тот, кто идет к великой цели, не может остановиться на полпути». Поэтому следующим шагом была Австрия. Потом — Богемия, Моравия, Польша, Франция! — Голос Гитлера окреп, он резко поднялся, черты его лица как бы окаменели, выражая непреклонную волю, решимость.

Профессор тоже встал и слушал теперь стоя.

— В борьбе — сущность всего живого. Никто не может уйти от борьбы, Хавель.

— Яволь, мой фюрер! — На этот раз слова профессора звучали искренне.

Гитлер предложил профессору сесть. И сел сам.

Хавель не знал, что Гитлер, готовясь к выступлениям, отрабатывал речь в узком кругу. Ему достаточно было даже одного слушателя. Выражение лица, каждый жест — ничто не ускользало от внимания Гитлера. Это давало ему возможность корректировать темп своей речи и силу голоса.

— Немецкая нация представляет собой монолитное расовое ядро, — заговорил Гитлер. — Она насчитывает восемьдесят пять миллионов человек. Такого количества людей нет ни в одной стране в Западной Европе. Площадь же, на которой живут немцы, явно недостаточна. Как же быть, Хавель? Может, решить эту проблему путем эмиграции?

— Нет, мой фюрер!

— Может быть, путем сокращения рождаемости?

— Ни в коем случае, мой фюрер.

— Если нация пойдет последним путем, — как бы не слыша, продолжал Гитлер, — то она направит насилие против самой себя. Она должна будет убивать собственных детей. Я никогда не допущу этого, Хавель! — выкрикнул Гитлер. Глаза его налились кровью.

Волнение фюрера передалось профессору. Он был полностью согласен с Гитлером.

— Значит, останется одно — борьба. Мы должны решиться, Хавель, и мы решились. Это будет расовая война, в которой один народ победит, а другой исчезнет!

— Да, мой фюрер, исчезнет! Славянские народы должны уступить место на исторической арене высшей расе, германской. Это определено всем ходом истории. Это определено самим богом!

— Бог здесь ни при чем, Хавель. Это решаю я. — Гитлер сказал это совершенно спокойно, как бы само собой разумеющееся. — Отбросив ложную скромность, Хавель, должен заявить, что я незаменим для немецкой нации. Я убежден в силе моего разума и моей решимости. Поэтому никаких компромиссов. Из моего лексикона навсегда исключено только одно слово — капитуляция. Я буду наступать… А что касается Владивостока… — Гитлер сделал небольшую паузу, — …то мы не пойдем туда. В конце концов мы можем ограничиться на востоке границей Европы — по Уралу и Каспийскому морю…

— Мой фюрер, в докладной записке я изложил свою точку зрения на вопрос о колонизации земель на востоке. Как вы ее находите?

— В принципе вы мыслите верно. Но из вашего плана выпали такие земли, как Ингерманляндия[31], Приднепровье, Таврия и Крым. Эти земли должны быть онемечены.

— Коренным вопросом колонизации является вопрос — удастся ли пробудить в немецком народе стремление к переселению на восток? — сказал профессор. — Я полагаю, что из рейха на восточные территории могли бы переселиться около пяти миллионов человек, около трех миллионов — из других стран, населенных германскими народами.

— Этого недостаточно, Хавель. Ведь эти люди должны расселиться на огромной территории, в которую входят Западная Пруссия, Вартская область, Верхняя Силезия, Генерал-губернаторство[32], Ингерманляндия, Прибалтика, Белоруссия и значительная часть Украины. Что касается народов, населяющих эти земли в настоящее время, то, по моим подсчетам, их не сорок пять миллионов, как вы пишете в докладной записке, а пятьдесят один. Если только исключить пять-шесть миллионов евреев из этого числа, которые будут сразу же уничтожены после захвата этих территорий, то можно было согласиться с вашей цифрой в сорок пять миллионов. Но вы же евреев не исключили?