В новотрубном цехе, увидев пильгерстаны, немцы неожиданно загомонили на каком-то непонятном для Семена Викторовича диалекте.
— О чем они говорят? — раздосадованно спросил он Раису Львовну.
Та только пожала плечами:
— Я всегда считала, что немецкий знаю безупречно…
— Простите, но мы ничего не понимаем, — отрывисто сказал Колесников.
— О! Извините. — Хагер молитвенно сложил руки. — Мы немного взволнованы и потому перешли на язык нашего детства и юности — платдойч. Мы с Рольфом из Мекленбурга. Платдойч — особое наречие. Берлинцы нас тоже не понимают…
— А чем вы взволнованы? — перебил Колесников.
— Наши пильгерстаны работают у вас на другом режиме, более скоростном. Как вы этого добились?
— Верно! Мы катаем трубы в полтора раза быстрее, чем было предусмотрено вашими инструкциями. Увеличили диаметры валков…
— Я! Абер электромотор?
— А электромотор мы заменили нашим, отечественным. И, как видите, тянет…
— Вундербар! Могли бы мы познакомиться с инженером, который придумал это?
— Конечно, можно, — немедленно согласился Колесников. — Только это не инженер, а рабочий… Вот он стоит сейчас на площадке пильгерстана. Максим! Спускайся к нам! — крикнул Семен Викторович.
— Но это невозможно, чтобы простой рабочий… — снова засомневался Хагер.
— А вы сами с ним поговорите, — отрубил Колесников.
Подошел Максим. Немцы тискали ему руку. Раиса Львовна переводила. Максим смущенно улыбался.
* * *
К ужину немцев привезли в гостиницу. Они затащили к себе в номер Колесникова, Хоменко и Максима Путивцева. Появился на столе шнапс. Выпили по рюмке.
— Спустимся в ресторан, — предложил Семен Викторович.
— О, ресторан — шумно, музыка. Здесь лучше…
Выпили еще по одной.
— Что ж это получается, будто не немцы у нас в гостях, а мы у них. Это как-то не по-русски, — забеспокоился Колесников. — Была бы моя Маня не в доме отдыха, я бы позвал их к себе. Слушай, а что, если позвонить Ксене? — спросил он Максима. — Она человек гостеприимный.
— Цэ треба спытать у Мыхаила, — посоветовал Максим.
— Кстати, Михаилу мне надо позвонить по делу. — Колесников извинился, сказал, что ему нужно позвонить, и спустился вниз к телефону.
Но Михаила в горкоме не оказалось.
Колесников позвонил домой. Дома его тоже не было. Тогда Колесников начал издалека:
— Ксенечка! Как ты там поживаешь, дорогая?..
— Говори прямо: что надо?
— Ну что ж ты так неласково! — притворно обиделся Колесников.
— А я уж тебя знаю: как что надо — так ты как голубок.
— А тебе не нравится, когда я как голубок?
— Ну, как тебе сказать…
— Ну, если хочешь без подвохов, напрямик, то хотим к тебе в гости сейчас нагрянуть небольшой компанией…
— Какие еще гости?.. Уже скоро восемь вечера…
— Да тут, понимаешь, какое дело: к нам на завод приехали немцы. Сейчас они в гостинице, сидят скучают, а Маня моя, сама знаешь, в доме отдыха.
— Немцев мне еще не хватало! Да чем я их кормить буду?..
— Да ты не волнуйся. Они, в общем-то, сыты. Просто им хочется посидеть в домашней обстановке, поговорить… Дом, словом, нужен, дом, понимаешь? И такая милая хозяйка, как ты, — польстил Колесников. — Из продуктов, что надо, я привезу. Так что ты не волнуйся, все будет в порядке.
— Нет, ты все-таки ненормальный! — Известие о немцах для Ксени было неожиданным.
— Абсолютно нормальный, — добавил Семен Викторович. — Завтра справку от врача принесу.
— Да и Михаила дома нету, — все еще сомневаясь, сказала Ксеня.
— С Михаилом я договорился, — приврал Колесников.
— Не знаю, просто не знаю…
— Ну, в общем, мы едем! — боясь все же, как бы Ксеня не отказала, заторопился Семен Викторович и повесил трубку.
* * *
Ксеня забегала, засуетилась. Что было в доме — все на стол: рыба, соленья, сало, окорок. (Сало и окорок привез дядька Мартын из Солодовки. Он привез для продажи, ну и родственникам, конечно, уделил.)
— Дядька Мартын, вот вам деньги, пойдите в магазин, купите чайной колбасы, сыру, если будут франзоли свежие — тоже. И водки…
— А дэ той магазин?
— Тут рядом. Как с парадного выйдете — налево, не доходя до угла…
Дядька Мартын неторопливо, по-крестьянски, обул валенки, надел полушубок, ушанку, подбитую мехом.
— Дядь! Да не возитесь вы. Счас же немцы приедут…
— И шо за нимцы таки, видкиль?
— Видкиль? Из Германии, конечно. Настоящие немцы!
* * *
Немцы были очень вежливы и очень довольны тем, что попали в русский дом, в русскую семью. Ни соленых помидоров, ни соленых огурцов и арбузов в Германии не знали. Рыба тоже готовилась совсем другим способом. Природное любопытство заставило их перепробовать все кушанья и отведать наливок, которые тоже в Германии почти не были известны.
К приходу Михаила все были навеселе. У Ксени уже исчезли страхи — все будто шло хорошо. Максим выпил, осмелел и пытался объяснить Рольфу, как он придумал переделать пильгерстан. Когда Рольф услышал рассказ о телеге и валках пильгерстана, то сказал: все гениальное очень просто… Потом Рольф вытащил губную гармошку, заиграл, на удивление всем, «Волга, Волга, мать родная…». Русские подхватили песню, заглушили гармонику, и, чтобы как-то все-таки она была слышна, Шумахеру приходилось вкладывать в нее всю силу своих легких.
Хагер был более сдержан. Ел и пил в меру, и вообще старался держаться в рамках.
Стали танцевать под граммофон. Этот граммофон Михаил купил еще когда жили на даче, несколько лет назад. Граммофон был старый, с большой гофрированной трубой. И пластинки были старыми, с яркими экзотическими наклейками. Приличных иголок тоже не было (давно этот граммофон стоял без дела). Иголки наточили на бруске, и полилась из трубы задорная «Рио-Рита»…
Рольф пригласил Ксеню. Что-то оживленно говорил ей во время танца. Ксеня только улыбалась в ответ, ничего не понимала.
Тогда Рольф подозвал Колесникова, и тот перевел: Рольф очень просит подарить на память твою карточку, которая стоит на комоде. Он сказал еще, что очень и очень извиняется и понимает, что так не принято поступать, но ему очень хотелось бы увезти на память твою карточку.
Карточка была прошлогодней. Ксеня была снята в зимнем пальто с меховым воротником и в модной шляпе с перьями…
— Ты тут прямо как кинозвезда! — похвалил Колесников. — Подари, пусть берет, — посоветовал он.
Рольф очень благодарил.
Когда все разошлись, Ксеня и Михаил почувствовали, что очень устали. Ксеня стала разбирать постель.
— Ты все-таки напрасно подарила этому немцу карточку, — не выдержал Михаил.
— А мне приятно, что моя карточка будет в Германии, — заявила Ксеня.
* * *
День для Михаила, как всегда, начался с забот.
Утренние газеты сообщали о Пленуме ЦК ВКП(б).
Центральный Комитет подчеркивал значение новой Конституции, которая обеспечивала дальнейшую демократизацию социалистического строя.
В постановлении Пленума резкой критике подверглись те республиканские, краевые и областные партийные организации, которые допускали в своей практике кооптацию членов партии в райкомы, горкомы, подменяли систему выборности назначенчеством.
Постановление прямо указывало, что за последнее время факты вопиющей запущенности партийно-политической работы допущены в Азово-Черноморском крайкоме, Киевском обкоме и ЦК КП(б)У и других краевых и областных партийных организациях.
Путивцев сразу же подумал о Шатлыгине. Шатлыгин работал в крайкоме недавно. Но именно он отвечал за промышленность и за кадры. «Может, еще обойдется», — подумал Михаил. Но когда через три дня он приехал в крайком и зашел к Шатлыгину, понял: не обошлось.
Приемная Шатлыгина была непривычно пуста.
— Здравствуйте, Зоя Петровна, — поздоровался Путивцев с секретаршей. — Валерий Валентинович у себя?
— У себя. Заходите, Михаил Афанасьевич.
