Авиация союзников наносила удары с воздуха только мощными соединениями и, естественно, по крупным целям. Небольшой кирпичный завод, затерянный среди лесов и полей северного Мекленбурга, не мог вызвать у них никакого интереса. Это понимали и немцы, и «транспортники». Сделать с ним то, что сделали с «Мариене», было невозможно, подавать какие-либо сигналы бессмысленно, никто не обратил бы на них внимания: слишком уж мала была цель.

Двадцать человек русских перевели сюда из «Спорт-Паласта». Сначала их привозили на машине, а в конце рабочего дня отвозили в лагерь. Но возить, видно, было хлопотно, и русских в ноябре разместили в помещении, которое прежде было хлевом. Для охраны выделили двух полицейских с собаками.

На территории кирпичного завода в бараке жил шеф, которому подчинялись все склады. Из Ростока он вывез сюда семью, спасая ее от бомбежек.

Володя Путивцев обратил внимание на то, что шеф никогда не носил на лацкане своего пиджака значка нацистской партии. Человек, занимавший такой пост, должен был бы быть членом партии. Еще больше Володю удивило то, что дочь шефа, которой было семнадцать лет, стала здороваться с ним при встрече. Когда она поздоровалась в первый раз, Володе даже показалось, что он ослышался. Или, по крайней мере, это «Мойн!» относилось не к нему. Оглянувшись, он никого не увидел вокруг себя и, смутившись, тоже сказал: «Мойн!» Молодая немка чуть улыбнулась, заметив его смущение. С тех пор они здоровались всякий раз, когда встречались на территории завода.

Как-то в начале зимы шеф позвал Володю Путивцева в свой кабинет, который находился на втором этаже.

Он предложил ему снять «мантель» — знаменитую Володину «москвичку».

— Есть у вас в Красной Армии родственники? — спросил он.

— Да. Отец в армии, дядька, братья…

— Я нашел в лесу вот это, — шеф протянул Володе листок бумаги.

Это была листовка. Первая русская листовка, которую Володя увидел в Германии за три года.

— Можно ли верить тому, что пишут русские?.. — спросил шеф.

Володя стал читать листовку вслух и не смог. Волнение, охватившее его, было таким сильным, что он смолк. «Этот листок всего несколько дней тому назад, а может, даже вчера был в России… Его сбросили с нашего самолета, наши летчики…»

Листовка была обращена к немцам. Володе запомнились слова, ставшие потом широко известными:

Командование Красной Армии призывало немецких солдат сдаваться в плен, во избежание ненужного кровопролития. Гражданским лицам рекомендовалось не покидать своих домов, не слушать геббельсовскую пропаганду… Красная Армия идет в Германию не для того, чтобы мстить немецкому народу, а для того, чтобы уничтожить фашизм, который принес Германии столько бедствий и несчастий…

— Все, что здесь написано, правда… — сказал Володя шефу.

— Мы живем в опасное время. Наци ни перед чем не остановятся… Но я сделаю все, чтобы не допустить расправы над русскими здесь, в Крёпелине…

Близился конец войны. Шеф явно искал расположения русских.

Почему обратился он к нему, к Путивцеву?.. Он лучше других знает немецкий язык? Это верно. «Транспортники» относятся к нему с уважением. Этого шеф тоже не мог не заметить. Не допустит расправы? Будет ли это зависеть только от него?..

— Надо бежать, Зуев. Шеф вроде и неплохой человек, но сможет ли он выполнить свое обещание?.. Надо бежать, — предложил Путивцев. — Собрать всех, кто решится, и бежать…

— Куда бежать? Они своих на соснах вешают… А нас четвертуют… Нет, Володя, ждали больше, подождем еще… Надо только внимательно следить за немцами. В случае чего — дёру в лес, там отсидимся. Голыми руками нас не возьмут.

Наступила зима. Балтийское море вздулось от дождей, почернело.

В сочельник выпал мягкий снег и тут же растаял.

Володю часто посылали работать на машину марки «бюссинг», к шоферу Паулю. Утром они ехали в Крёпелин, где брали уже груженный прицеп. Володя цеплял его к машине, и они отправлялись в обратный путь.

Однажды Володя обратил внимание на вагон, непохожий на немецкие.

— Это вагон из Швеции, — пояснил Пауль. — Железо из Швеции раньше доставлялось в немецких вагонах. Мы потеряли много вагонов от бомбежек. Шведы доставляют нам железо в своих вагонах. Но по договоренности мы не можем их использовать для других целей. Только: Швеция — паром — Варнемюнде — Росток — Крёпелин и обратно…

— So! — как можно равнодушнее обронил Володя.

«Вагон ходит в Швецию… Швеция — нейтральная страна… Вот он, шанс! Может, единственный…»

Железные болванки в вагоне укладывались в деревянные клетки и крепились там.

В таких вагонах было много стружек для упаковки… В стружки можно зарыться на тот случай, если кто заглянет в вагон… Но выполняется ли точно договоренность со шведами? Не используются ли вагоны в других целях? Не привезут ли его куда-нибудь в Барт или Ораниенбург, где тоже заводы Хейнкеля?.. Пауль сказал, что есть договоренность. Но он может и не знать точно… Расспросить кого-нибудь? Спросить шефа? Но тот сразу все поймет. Хотя он, кажется, и неплохой человек, а довериться в таком деле нельзя. У железнодорожников тоже не спросишь… Остается одно — рискнуть! Сказать ли о своем плане Зуеву? Нет, лучше, если он никому об этом не скажет. Если его застукают, то и отвечать будет один… Скажет, что заснул в вагоне, его заперли… и повезли… Вспомнил слова Зуева: «Гитлеровцы своих, заподозренных в дезертирстве, вешают на соснах…» Но мысль о побеге оказалась сильнее страха наказания, сильнее страха смерти…

Володя стал готовиться. Он не знал, сколько времени вагон идет из Крёпелина до Швеции. Сутки, двое, неделю? Не должно быть больше. Неделю можно обойтись без еды. Но без воды не обойдешься. Володя решил налить воду в три поллитровые бутылки, плотно их закупорить. Можно еще взять сырой картошки… И картошку и воду он будет держать в Крёпелине. Зароет в песок на станции.

Володя сделал все так, как и наметил. Теперь оставалось только ждать.

Каждый день, когда «бюссинг» поворачивал к вокзалу перед переездом и видна была сама станция, Володя всматривался: нет ли шведского вагона? Но шли дни, а вагона не было. Вода в бутылках протухла, пришлось ее поменять.

Однажды утром на разводе, который производил немец-мастер, к «транспортникам» подошел шеф.

Он отозвал в сторону мастера, сказал ему что-то. Потом подозвал Володю.

— Возьми на кухне продукты на четыре дня. Поедешь с Паулем.

— Куда?

— Пауль едет за своей семьей, в Алленштайн.

«Ехать с Паулем… А в это время придет вагон… Но как откажешься? Почему только Пауль хочет перевезти сюда свою семью, в Кюлюнгсборн?.. Тоже спасая от бомбежек или… фронт? К их городу приближается фронт… Какой? С запада или с востока?.. Нет, это было бы слишком хорошо. Это было бы лучше, чем вагон из Швеции… Ведь они поедут с Паулем вдвоем. Вряд ли с ними поедет полицай. Где только живет семья Пауля, где этот проклятый Алленштайн? Расспрашивать Пауля нельзя. Это может вызвать подозрения, и его заменят другим. Надо набраться терпения и выдержки…»

На следующий день рано утром, когда все спали, Пауль поднялся наверх, где размещались русские, и стал будить Путивцева.

— Я жду внизу, быстрее.

Володю не надо было торопить. Он быстро собрался, взял котомку, в которой лежал хлеб, выданный ему в дорогу, немного форшмака и маргарина. Спустился вниз по лестнице.

Из-под навеса, где стоял «бюссинг», доносилось урчание с характерным поклацыванием дизельного двигателя.

Белые пятна выпавшего ночью и не успевшего растаять снега, отсвечивали синим. Кирпичная труба, торчавшая в синем небе, казалась не коричневой, а темной. Глухо темнел лес на пригорке, тоже испятнанном белым.

Пауль заглушил мотор и поднял крышку капота. Повозился там.

— Ну, ты готов?

— Да, я готов.

— Занимай место, садись.