Внеся незначительные конструктивные изменения, а главное, максимально облегчив несколько «спитфайеров», англичане устроили облаву на немца, как только он появился в небе в очередной раз.
Летчик, которому удалось добиться успеха, был некто Райнольдс. Райнольдсу сорок лет. Летать он начал в тридцатипятилетнем возрасте на спортивных машинах. Был летчиком-самоучкой. Когда началась война, его мобилизовали в военно-воздушные силы Великобритании. Этот-то летчик и сбил первый немецкий высотный разведчик.
Райнольдс сумел подняться на высоту тринадцати тысяч метров. Он подошел к «юнкерсу» достаточно близко, чтобы выстрелить из единственной пушки, оставшейся на облегченном «спитфайере». Черный дым, поваливший из правого мотора «юнкерса», не оставлял сомнения в том, что англичанин попал в немца. «Юнкерс» стал резко снижаться, таща за собой шлейф дыма, и упал в море.
Английские газеты тогда писали о Райнольдсе как о герое «небесных сфер», человеке удивительной выносливости. Ниже помещались комментарии врачей, которые авторитетно утверждали, что полеты на высоте свыше десяти тысяч метров представляют собой «игру со смертью, которая наступает мгновенно в случае хотя бы малейшего затора в подаче кислорода».
Вскоре два других летчика — Джендерс и Гоулд — сбили еще один высотный немецкий разведчик.
История Райнольдса помогла Путивцеву убедить начальство допустить его к высотным полетам. Действительно, Райнольдсу тоже ведь было сорок лет. Что касается опыта, то англичанин не шел ни в какое сравнение с таким воздушным асом, как Путивцев.
Генерал, который нес персональную ответственность за эти высотные полеты, сказал Путивцеву:
— Я не возражаю, Пантелей Афанасьевич, лишь бы вас врачи не застопорили…
Путивцев как летчик-испытатель регулярно проходил медицинскую комиссию. Но на этот раз предстояли не совсем обычные обследования. Все летчики, которые готовились к этим полетам, должны были пройти через барокамеру, где имитировались условия высоты в тринадцать и более тысяч метров.
Анфиса дома пыталась отговорить мужа от этих полетов.
— Ты уже не такой молоденький, Пантюша, а дело ведь добровольное…
Она просила и дочь отговорить отца. Инна теперь работала на заводе: университет эвакуировался, а она не захотела уезжать из Москвы.
— Папка, может, мама права?..
— А ты сама как думаешь?
— Не знаю, папка… Ты только должен помнить, что я тебя очень люблю…
— А разве тетя Нина не любила дядю Алешу или тетя Ксеня и Вовка не любили дядю Мишу? Война, доча…
Пантелей Афанасьевич с некоторым волнением на другой день вошел в кабинет врача.
— Как спали, Пантелей Афанасьевич? — спросил военврач Левицкий, прилаживая манжет аппарата для измерения давления к руке Путивцева.
— Отлично, Петр Захарович…
Путивцев сказал полуправду. Спал он в ту ночь не очень хорошо. Проснувшись, подумал: неужели все-таки возраст сказывается? Раньше перед испытательными полетами он спал, как младенец. А ведь завтра не испытательный полет, а только «полет» в барокамере… То-то и оно. Что в барокамере… Сидишь там, как подопытный кролик, и с тебя глаз не сводят! Другое дело в небе…
В небе Путивцев всегда чувствовал себя уверенно.
— Сто двадцать на восемьдесят, — констатировал врач.
Путивцев невольно вздохнул:
— У меня, доктор, обычно бывает еще лучшее давление: сто пятнадцать на семьдесят пять, как у младенца…
— Ну-ка, послушаем пульс… Шестьдесят восемь… Хорошо. Идите одевайтесь.
Через пятнадцать минут, экипированный соответствующим образом — в теплых унтах, в меховом комбинезоне, — Путивцев уже стоял перед дверью термобарокамеры. По форме она напоминала котел, выкрашенный в белый цвет. В стенке был иллюминатор. Дверца маленькая, со штурвальчиком-запором, обеспечивающим герметичность.
— Ну, как говорится, с богом, — сказал военврач.
Пантелей Афанасьевич протиснулся в дверцу и очутился в заиндевевшем «чреве» барокамеры. Опустился на сиденье, напоминающее кресло в кабине самолета. Рядом, на откидном столике, лежали кислородная маска с гофрированным шлангом и баллон с кислородом.
Путивцев приладил маску к лицу. Открыл на мгновение краник для проверки и сразу почувствовал свежую струю кислорода. Попробовал аварийный краник — он тоже был в порядке.
Левицкий уже «завинтил» барокамеру и теперь наблюдал за Путивцевым через иллюминатор.
Пантелей Афанасьевич подал знак рукой: готов. В шлемофоне он услышал голос Левицкого:
— Начинаем подъем…
Путивцев взял самолетные часы «Егер» и нажал кнопку пуска.
Каждую «тысячу метров» он фиксировал в своем блокноте.
После каждой тысячи метров была «минутная площадка», чтобы дать организму освоиться с новой высотой.
На одиннадцати тысячах началось покалывание в голове и в пальцах. Во время минутной остановки было чувство сонливости, но режущих болей в кишечнике не наблюдалось.
На двенадцати тысячах покалывание усилилось и мозг работал как-то лениво, замедленно, как при небольшом наркозе.
На тринадцати тысячах Пантелей Афанасьевич успел записать все данные и «отключился»… Очнулся он от сильного свиста — Левицкий «опустил» его сразу до десяти тысяч метров.
Дальнейший пуск прошел без всяких осложнений.
— Для первого раза совсем неплохо, — замерив давление и пульс, ободрил Путивцева врач.
Систематические тренировки позволили Пантелею Афанасьевичу через неделю сносно переносить высоту четырнадцать тысяч метров. Организм его не подвел.
* * *
Пока летчики тренировались в термобарокамере, конструкторы колдовали у машины. Конструктор Микоян получил задание изготовить новый высотный самолет. Но на это требовалось время. Пока же работы велись над «Яком», который был облегчен максимально и подвергся некоторым незначительным конструктивным изменениям.
На «Як-9» поставили мотор системы Доллежаля с нагнетателем воздуха. В свободное от тренировок время Пантелей Афанасьевич торчал на центральном аэродроме, где и шло переоборудование «яков».
Однажды он стал свидетелем разговора, который произошел между Доллежалем и Яковлевым.
По распоряжению Доллежаля в крыле самолета был смонтирован заборник воздуха с широким раструбом. Конечно же не только внешний вид, но и аэродинамические свойства самолета при этом несколько ухудшались. Яковлев, увидя раструб в крыле, который напоминал граммофонную трубу, спросил с некоторым раздражением моториста:
— Что это значит?! — Яковлев достал красный карандаш из кармана, провел линию по раструбу и приказал: — Резать так, как отмечено…
Тут же неподалеку оказался Доллежаль.
— Позвольте, как это резать?..
Однако вскоре два главных конструктора нашли общий язык. Каждый помнил о том, что за их работой следит Сталин. Главное, чтобы самолет полетел и «достал немца».
Первое время «яки» с моторами Доллежаля не хотели работать на больших высотах. Уже на высоте одиннадцать тысяч метров начиналась сильная тряска, которая вызывалась перебоями в работе двигателя.
Самолет снова стали переделывать. Работы велись круглосуточно на приангарной площадке при свете софитов.
Летчик-испытатель Шунейко предложил в системе подачи топлива установить дополнительный краник. По его мнению, перебои в работе мотора были связаны с неравномерной подачей воздуха от компрессора. Шунейко доказывал, что горючая смесь на больших высотах получалась почему-то слишком богатой. Чтобы обеднить смесь, довести ее до нормы, следовало добавить в нее воздуха. Перепускной краник и должен был обеспечить это.
Такое объяснение работы мотора было не совсем научным, и специалисты сначала скептически отнеслись к этому предложению. Но Шунейко поддержал Путивцев, который тоже чувствовал во время полетов, что на больших высотах мотор захлебывается, работает с перебоями и виной тому богатая смесь.
— Есть два пути, когда речь идет о новой технике. Один путь ведет от «чистой науки», от мысли к эксперименту, другой — от эксперимента к научному обоснованию… То, что предлагает летчик Шунейко, мне кажется интересным… Во всяком случае, мы ничего не теряем, если испробуем.
