Для крокета у Стронга теперь не было времени. Он мало мог его выкраивать и для Тополькова, хотя встречался с ним всегда охотно.
И раньше в письмах Стронг был довольно откровенен, особенно в оценке тех или иных военных и политических событий. Но то были письма. Топольков не видел лица Стронга. Теперь они могли встречаться и говорить с глазу на глаз.
Топольков не пропускал ни одной пресс-конференции, которую давал хотя бы мало-мальски заметный политический деятель Англии.
В декабре сорок первого года, вернувшись из Америки, Черчилль принял журналистов союзных и нейтральных стран, аккредитованных в Лондоне.
Черчилля Юрий Васильевич не видел с тридцать восьмого года. Внешне он мало изменился: гора мяса. Однако в подвижности ему нельзя было отказать. Те же маленькие живые глаза, неизменная сигара, которую он не вынимал изо рта даже во время разговора.
Английский премьер был в хорошем расположении духа. Вел он пресс-конференцию умело. Все заметили, что он был в тот вечер в ударе.
— В мае сорок первого года, когда Англия была один на один с гитлеровской военной машиной, ко мне заехал шведский посланник Прюц, — говорил Черчилль, перекатывая сигару из одного конца рта в другой, отчего его речь походила на старческое ворчание, на этот раз добродушное. — Положение у нас тогда было отчаянным. Английские войска покинули Грецию. На очереди был Крит. Прюц спросил меня: «Как вы смотрите на перспективы войны с Гитлером?» Что мне было ответить ему? Я рассказал ему притчу о двух лягушках: жили-были две лягушки. Одна — оптимистка, другая — пессимистка. Однажды вечером лягушки прыгали по лужайке около молочной. Запах парного молока из молочной привлек их внимание. Они соблазнились им и прыгнули в раскрытое окошко, чтобы полакомиться молоком. Но не рассчитали силу своего прыжка и с размаху попали в кадушку. Кадушка примерно на треть была наполнена молоком. Огляделись лягушки: видят, стены кадушки высоки и круты. Никак не выбраться оттуда. Лягушка-пессимистка сразу решила, что это конец. Зачем тогда бороться, мучиться понапрасну? Сложила лапки и пошла на дно… Лягушка-оптимистка решила бороться за свою жизнь и стала барахтаться в молоке. В течение целой ночи лягушка-оптимистка барахталась в кадке, плавала, била лапками по молоку, и — о счастье! — к утру она оказалась на толстом куске масла, который был сбит за ночь ее усилиями… Так вот я похож на лягушку-оптимистку… Сегодня мы можем сказать, что Англия оказалась на толстом «куске масла», который был сбит ее усилиями…
Притча, рассказанная английским премьером, вызвала в зале оживление. Этот полушутливый, полусерьезный тон, заданный вначале, сопровождал потом всю пресс-конференцию.
— Не кажется ли вам, господин премьер-министр, что отступление немцев под Москвой и под Ростовом — это только очередной трюк, который выкинул Гитлер, и что он заманивает оставшиеся силы Красной Армии в западню? — задал вопрос корреспондент шведского радио.
— Это не трюк герра Гитлера, — прорычал Черчилль, — а крюк, на который Красная Армия подвесила армию этого кровавого ублюдка…
— Корреспондент газеты «Таймс» Сейерс Смит, — представился худощавый высокий блондин. — Как вы думаете, господин премьер-министр, где Гитлер нанесет следующий удар?
— Я был бы благодарен господам журналистам, если бы они подсказали мне это… — Ответ Черчилля снова вызвал оживление в зале, улыбки…
В результате всех этих пресс-конференций, встреч с высокопоставленными политическими деятелями, журналистами у Тополькова складывалось довольно четкое представление о том, что думают правящие круги Англии об этой войне.
Германия — враг номер один. Япония стоит на втором месте. Однако штурмом Германию сейчас не возьмешь. Война будет длительной. Германию следует постепенно сжимать со всех сторон. Для открытия второго фронта в Европе, в Северной Франции, время еще не наступило. Надо начинать действия против немецко-итальянских войск в Африке, в Египте.
Когда советский посол в Лондоне спросил английского премьера:
— Почему вы считаете, что Египет легче всего защищать от немцев в Египте? Вполне возможно защищать его под Парижем, все зависит от стратегического расчета и количества сил.
Черчилль разволновался, стал жестикулировать, размахивать гаванской сигарой.
— Немцы имеют во Франции 40 дивизий, — доказывал он. — Французский берег Ла-Манша сильно укреплен. Англия в настоящее время может выставить 18—20 дивизий. Сколько выставят американцы?.. Развертывание вооруженных сил Америки только начинается… Трансламаншская операция имеет очень мало шансов на успех… Мы — маленькая страна. Нас всего 50 миллионов, мы не можем бросаться человеческими жизнями…
— А вы думаете, что Советский Союз может бросаться человеческими жизнями?..
— Нет, я совсем этого не думаю… Я знаю, как вам тяжело… Мы будем помогать вам всеми имеющимися у нас средствами.
Это была такая каучуковая формулировка, которую столько раз слышали работники дипломатической советской миссии в Лондоне от разных по рангу чиновников на Даунинг-стрит. Формулировка, за которой не стояло ничего реального.
Летом сорок второго года все английские газеты печатали пространные сообщения о гигантской битве, развернувшейся на Волге. Работников посольства всяких рангов англичане засыпали вопросами: устоите вы или нет перед новым невиданным напором гитлеровских войск? Правящие круги тоже проявили беспокойство. Один из лидеров консервативной партии выступил в «Дейли мейл» со статьей, где прямо говорил:
«Падение Сталинграда, выход немецкой армии на Волгу ставят под угрозу все английские колонии в Азии — от берегов Персидского залива до Тихого океана».
Ответственные работники советского посольства по мере своих сил старались воздействовать на общественное мнение, с тем чтобы заставить английское правительство пересмотреть сроки открытия второго фронта, который не завтра, не послезавтра, а сегодня необходим России.
В Лондоне, в Экспресс-холле, состоялся 10-тысячный митинг, на котором выступил член военного кабинета левый лейборист Стаффорд Крипс. Больше всего аплодисментов он сорвал, когда дал понять, что Англия готова открыть второй фронт в Европе уже в сорок втором году…
Выступая в советском посольстве перед корреспондентами английских и американских газет, Топольков сказал:
— Наверное, не все из вас знают, что в войне 1914—1918 годов Германия никогда не держала на русском фронте больше трети своей армии. Теперь положение другое. Наша страна вот уже второй год выдерживает натиск 80 процентов вооруженных сил гитлеровской Германии. На Германию сейчас работают 300 миллионов человек в Европе. Всемирно известные военные заводы Шредера во Франции и чехословацкая «Шкода» — все это находится в распоряжении гитлеровского правительства. — С заметным волнением Топольков продолжал: — Нельзя успокаивать себя внушительными цифрами промышленного потенциала союзных держав. Союзники должны иметь единую стратегию. Мы, советские люди, считаем, что пора часть бремени снять с советского народа. Сегодня под Сталинградом решается не только судьба русского народа, но и английского и американского. Только открытие второго фронта явится существенным вкладом Англии и Соединенных Штатов Америки в общую победу над врагом…
Речь Тополькова не раз прерывали аплодисментами. Юрий Васильевич не узнавал «холодных» англичан. Когда он сказал: «Сегодня под Сталинградом решается не только судьба русского народа, но и английского и американского», — зал несколько минут не затихал.
Проявление симпатий к России, к Советскому Союзу Юрий Васильевич встречал на каждом шагу.
На митинге в Бирмингеме, куда Топольков тоже поехал по заданию посла, лорд-мэр Типтафт во вступительном слове, явно прощупывая настроения пятидесяти тысяч собравшихся под открытым небом металлургов города, воскликнул:
— Вот говорят о коммунизме. Да если бы сейчас произвести голосование по этому вопросу, то большинство страны, пожалуй, высказалось бы за коммунистов…
