Володя увлекся сочинением, не заметил, не услышал, как скрипнула калитка и на улицу вышла мать.
— Ты что ж, чертенок, тут делаешь? Я уже жду, жду… Вся душа изболелась… Ну-ка, марш домой…
Дома мать дала ему кукурузную лепешку, кружку горячего чая, настоянного на вишневом листе, и легла спать. Володя не спал. Конца у стихотворения ведь не было!
На стенках и на потолке подрагивали багровые тени. Красные конфорки на печке светились в темноте. Ледяные узоры на стеклах в окне тоже были розоватыми…
Настанет час, ты снова загудишь,
Ты снова оживешь в людском потоке…
Ведь ты не умер, ты всего лишь спишь!
Душа твоя хранится на востоке!..
Володя потихоньку поднялся. Потихоньку достал из стола карандаш и бумагу. Подсел ближе к печке, чтоб было виднее. Записал стихотворение. И только тогда лег в теплую постель и мгновенно заснул.
Проснулся Володя с каким-то необыкновенным чувством. Это была радость. Давно он не испытывал этого чувства… Проснулся — и сразу вспомнил: стихи. Хотелось немедленно их кому-то прочитать.
— Мам, хочешь я тебе стихи почитаю?
— Какие стихи?
— Ну, стихи… Я сочинил…
Володя начал громко, как в классе, но в конце заволновался, голос его дрогнул, когда он читал строки:
Ты умер или спишь глубоким сном,
Родной завод, железный и огромный…
— Мам, ну что ты плачешь?
— Я не плачу, сынок… Как хорошо ты сочинил… И все правда…
Воодушевленный похвалой матери, Володя побежал к тете Нюре и Вале. Зайдя в коридор их дома, он услышал разговор:
— Вчера на Камышановской немецкую машину спалили… Ваша работа? — Это был голос Вали.
— А ты как думаешь?
Нехорошо было подслушивать. Володя кашлянул.
— В коридоре кто-то есть? — насторожилась Валя.
Володя открыл дверь.
Напротив Вали за столом сидел Юрий Пазон. Он холодно глянул на Вовку.
— Фу, как ты меня напугал! — с облегчением сказала Валя.
— Ты чего так смотришь на меня, Юра?.. А я стихи принес, — без всякого перехода сказал Володя; в его голове молоточками стучали слова, которые он только что услышал: «Ваша работа?..»
Юра Пазон служил вместе с Митькой Дудкой в армии. В последний раз он видел Митьку перед самой войной. Митька уехал на соревнование по волейболу в Перемышль, а тут война началась…
Пазона ранили, когда наши войска отходили от границы. Он попал в госпиталь, в Таганрог, у него было тяжелое ранение ноги. После госпиталя его оставили на излечение дома. Валя Дудка часто навещала его в госпитале, а когда он выписался, то сам стал приходить к ним.
Володя все это хорошо знал.
«Вести с любимой Родины»… Наверное, это он! Он — Юра!.. И его товарищи!»
— Ну, где же твои стихи? — спросил Пазон уже приветливее.
Чуть запинаясь от волнения, Володя стал читать. Стихи и Вале, а главное, Пазону понравились.
— А можно, я буду стихи для вас писать? — неожиданно выпалил Вовка.
— Для кого это — для нас? — снова насторожился Пазон.
— А ты будто не знаешь? — Володя старался ответить как можно «умнее», осторожнее, как настоящий подпольщик.
— Тебе сколько лет? — спросил Юра.
— Четырнадцать. — Если бы не Валя, соврал, наверное бы.
— Да… — многозначительно промолвил Пазон.
Обида захлестнула Володю.
— Да что я, маленький?.. Сам мои стихи похвалил…
— А стихи о пионерском галстуке написать можешь? — неожиданно спросил Пазон.
— Смогу…
— Хорошо, напиши стихи и передай Вале… А эти мне можешь дать? — снова спросил Пазон.
— Конечно…
— Только смотри!.. Никому об этом ни слова!
— Могила! — пообещал Вовка.
* * *
Иногда Ксеня и Вовка ходили на Стахановский. Старались бывать там пореже. Неловко. Мать Михаила, Анастасия Сидоровна, никогда не отпустит, прежде чем не накормит картошкой, соленьем. Анастасия Сидоровна, Максим и Нина Путивцевы тоже жили трудно. Кое-что дали им осенью приусадебные участки, что-то в магазинах получили перед отступлением наших, но ртов у них больше: Максим, Фекла, Нина, Анастасия Сидоровна да трое деток. Семеро душ. Ну-ка, прокорми такую ораву!
Максим пытался было пройти в Солодовку, надеясь разжиться чем-нибудь у дядьки Мартына. Дядька Демка отступил с нашими. Но в Солодовку Максима немцы не пустили — фронт!
Максим в последнее время выглядел совсем плохо. Одежда висела на нем как на вешалке… И кашель… Проклятый кашель… Ни днем, ни ночью покоя не давал.
Анастасия Сидоровна тоже выглядела плохо. Сильно она сдала, после того как в августе получила похоронку на Алексея. Но была она такой же подельчивой и доброй, как и до войны.
— Ешь, ешь, внучек, — подкладывая Володе в тарелку горячего картофеля, говорила она. — Давай, Ксеня, и тебе подложу…
— Не надо, мам, я уже наелась, — глотая слюну, отбивалась Ксеня.
— Не слухайте ее, мамо, — вмешался Максим и спросил: — Ты нэ чула, шо нимци хотят завод наш восстанавливать!? Балакают, шо уже инженеры-нимци понаехали…
— Нет, я не слышала об этом… Что они там восстановят?.. Все ведь взорвано… Развалины одни… Наверное, никогда его теперь не восстановят…
— Був я на днях у цеху, — признался Максим. — Взрывчатка там зробыла нэмало… Та ще не все…
Услышав разговоры о том, что немцы хотят восстанавливать завод и ремонтировать свои танки, Максим решил собрать в цехе все бронзовые и медные детали и спрятать их. Без этих деталей немцы цех не восстановят… Сначала к этому делу он хотел было привлечь Вовку. Потом передумал. Дознаются немцы — одно наказание: смерть!.. Чувствовал Максим, что жить ему осталось недолго, а Вовка ведь совсем еще хлопчик…
Договорился он с двумя старыми товарищами, вальцовщиками. Втроем, через день после, того как на Стахановском побывала Ксеня с Вовкой, отправились они в цех.
Часть деталей из цветных металлов, разбросанных взрывами, валялась просто на полу. Другие пришлось извлекать, раскручивая крышки подшипников на покореженных взрывами прокатных станах и электромоторах…
За несколько дней сделали они эту работу. Сложили детали в мешки и надежно спрятали в канавах и других похоронках, забросав эти места разным хламом.
В последний день работы, выходя из цеха, Максим увидел листок из школьной тетради, приклеенный к стенке. Это были стихи о заводе. Особенно Максиму запомнились строчки:
Ведь ты не умер, ты всего лишь спишь!
Душа твоя хранится на востоке!..
* * *
В один из теплых майских дней Володя и Ванька Смиренко побежали на Ленинскую. Володя накануне передал через Валю Пазону стихи о пионерском галстуке.
То, что его стихи о заводе появились расклеенными на воротах и стенах цехов, он узнал от дяди Максима. Обрадованный, побежал к заводу. Там уже стояла охрана у проходной. После того как на заводе стали находить листовки, немцы больше не снимали охрану. Передав стихи о пионерском галстуке Пазону, Володя надеялся, что и они будут развешаны по городу. Вот он и звал постоянно Ваньку Смиренко в город: именно там, на афишных тумбах, на заборах, время от времени появлялись листовки и сводки Совинформбюро.
Как хотелось Володе хотя бы намекнуть Ваньке о… Но о чем? Он ничего такого еще не сделал… Кроме того, дал клятву Пазону: никому ни слова. Придет время, и Ванька все узнает… Вот тогда он ему и припомнит и Пушкина, и Лермонтова…
В центре города ничего интересующего Володю они не нашли.
— Пойдем на базар, — предложил Ванька. — Мать дала мне десять рублей, купим лепешку и съедим.
— Пойдем…
У самого базара они увидели бегущего мужчину, за ним полицаев и немцев. Поравнявшись с ребятами, мужчина крикнул:
