— Шумит, но лесник свое дело знает, — пророкотал в ответ полковник.

Командиру 34-й дивизии полковнику Васильеву Рябышев сказал только одно:

— У нас «гром».

— Понял вас, товарищ генерал.

— Ну, если это провокация, Дмитрий Иванович, не сносить нам головы, — сказал бригадный комиссар Попель.

Только он произнес эти слова, послышался гул самолетов. С улицы кто-то крикнул: «Воздух!»

Не успели Рябышев и Попель выйти наружу, как раздались первые разрывы вражеских бомб. Часовой у штаба, молоденький паренек, привычно взяв на караул, взволнованный, не мог удержаться:

— Товарищ генерал, кажись, станцию бомбят и нефтеперегонный завод…

Рябышев быстрым шагом вернулся в аппаратную:

— Соедини меня с начальником зенитной артиллерии. Чистяков! Немецкие самолеты видишь?

— Так точно!

— Огонь по стервятникам!

— Есть! — радостно гаркнуло в трубке.

Ударили зенитки. Утреннюю непорочную синеву неба стали пятнать белые шапки разрывов. Гром взрывающихся бомб, рокот авиационных моторов, резкие выстрелы зениток — все убеждало, что началась война.

— Соедини меня со штабом армии, — приказал Рябышев связисту.

— Со штабом армии связи нет, товарищ генерал, штаб не отвечает…

В аппаратную стремительно вошел подполковник Цынченко, исполняющий обязанности начальника штаба корпуса:

— Товарищ генерал, немцы выбросили парашютный десант между Дрогобычем и Стрыем. Силы десанта уточняются… Это война, товарищ генерал…

— Десант уничтожить, — приказал Рябышев. — Вышлите роту «бетушек»[45] и батальон мотоциклистов.

— Есть уничтожить десант, товарищ генерал!

Вскоре немцы выбросили еще один десант, восточнее Дрогобыча.

Связи со штабом армии по-прежнему не было.

Командиры дивизий доложили, что войска вышли на заранее намеченные для них районы. Маскируются. Потерь пока нет. Чуть позже доложили: потери понес только один полк мотострелковой дивизии. Полк замешкался с выполнением приказа и подвергся нападению авиации.

— Разберись! Строго накажи виновных, — приказал Рябышев полковнику Герасимову.

Штаб армии по-прежнему не отвечал.

Мощные взрывы сотрясли здание, где помещалось управление корпусом.

— Товарищ генерал!.. Большая группа самолетов!.. Бомбят казармы, гаражи… Благо успели войска вывести. Надо бы укрыться… — предложил Цынченко.

Укрыться? Но где? Щелей еще не отрыли. Вышли во двор. Вражеские самолеты кружили над месторасположением казарм и гаражей и освобождались от своего смертоносного, разрушительного груза. Одна волна сменяла другую. Горели здания складов, гаражи… Если бы войска оставались там, страшно представить, что было бы…

— А где же наши самолеты?

— Проклятый немец!

— Сюда, кажется, идут…

— Ложись!..

Дмитрий Иванович Рябышев три года провел в окопах первой мировой войны. Гражданскую войну закончил командиром бригады. И в империалистическую, и в гражданскую войны видел он одиночные самолеты, но настоящая бомбежка эта была первой в его жизни. Была она первой и для многих боевых соратников генерала.

— Лежишь, как бревно, — зло сказал бригадный комиссар Попель, поднимаясь и отряхиваясь, когда очередная волна немецких самолетов отбомбилась.

— Вот именно, как бревно!..

— Товарищ генерал! Сбили, сбили гада!..

Немецкий двухмоторный самолет, окутанный густым черным дымом, резко пошел на снижение. Зенитки, будто обрадовавшись, заработали истовее. Заспешили, захлебываясь очередями, счетверенные зенитные пулеметы.

— Что будем делать с семьями, Николай Кириллович? — спросил Рябышев Попеля.

— Надо бы посоветоваться с командирами дивизий.

— Хорошо. Пока успокой людей…

Генерал вспомнил о семьях. Это было важно. Но неизмеримо важнее для него, командира корпуса, в эту минуту было знать, что делать с войсками. На войне неопределенность, неизвестность особенно угнетают. В том, что это война, Рябышев больше не сомневался. Видимо, гитлеровцы всей своей чудовищной военной машиной сразу обрушились на его страну — о чем в свое время говорил и писал маршал Тухачевский. Пограничники, по всей видимости, ведут неравный бой с немцами. С пулеметами, винтовками, гранатами против вражеских танков и артиллерии… Они истекают кровью, это ясно. А у него, под его командованием, такая силища — девятьсот танков. Правда, большинство машин устаревших, с ограниченным моторесурсом, а новые танки еще не опробованы… И все-таки это силища! Надо двинуть ее! Ударить! Но куда? Нужен приказ…

— Товарищ генерал, связь со штабом армии восстановлена. Корпусу приказано форсированным маршем выйти на рубеж в десяти километрах западнее Самбора. Сосредоточиться в лесах и ждать дальнейших приказаний!

Наконец-то! Есть приказ. Есть ясность. Можно действовать.

Никогда еще Дрогобыч не слышал такого шума, грохота, гула. Ревели танковые моторы, лязгали гусеницы о брусчатку мостовых, катила, громыхая, по улицам артиллерия на тягачах. Через город шли войска, дислоцирующиеся в районе Дрогобыча и Стрыя. Шли быстроходные танки «БТ» — «бетушки», как их называли. Сотрясая землю, двигались лобастые тяжелые КВ, ползли устрашающие пятибашенные «Т-35», кое-где в колонну вкраплялись группы проворных тридцатьчетверок.

Даже стрельба по самолетам казалась тише, глуше, она просто вплелась в громкоголосье войск, двинувшихся в марше.

Командир танкового взвода Алексей Путивцев тоже был рад, что все наконец пришло в движение. Неопределенность, бездеятельность тоже томили его. Бомбежку он переносил спокойнее других: не в первый раз.

«Не бойтесь! Ни черта они нам не сделают. Японцы на Халхин-Голе тоже пытались нам жару за пазуху с воздуха набросать, да ничего не вышло. В танке опасно только прямое попадание. А попробуй попади в него, когда все движется: и танк, и самолет, а тут еще зенитки бьют…»

В танке было душно. Позади утробно рычал новенький дизельный двигатель. Взвод Путивцева состоял из новых танков «Т-34». При перегоне машины из бокса в бокс Алексей испробовал ее. Машина, кажется, добрая: сильный мотор, лобовая броня надежная, семидесятишестимиллиметровая пушка, два пулемета — курсовой и спаренный. Воевать можно. Но, конечно, всякая машина по-настоящему проверяется только в бою. Никакие учения, никакие маневры не могут заменить боя.

Чудно… Всего несколько часов назад танцевал он с Вандой, на прощание подарил ветку пахучей черемухи, а теперь… война.

Что это война, Алексей Путивцев не сомневался. И война эта будет пострашнее той, с японцами. На Халхин-Голе воевала их танковая бригада под командованием комбрига Яковлева, а теперь движется весь их корпус. Движутся сейчас, наверное, к границе и другие механизированные корпуса.

Танки шли с интервалами в двадцать метров — мера предосторожности при бомбежке. Шоссе было узким. Когда командирская «эмка» хотела обогнать колонну, ей пришлось съехать на поле. Тяжелые колосья налитой пшеницы хлестали ее по радиатору.

Дождей в последнее время не было, и взбитая пыль стеной стояла над дорогой. Жалобно кряхтели под тяжестью танков деревянные мостки через протоки. Кое-где образовались заторы. Команды саперов, не останавливая колонн, на ходу стремились укрепить непрочные мосты.

К вечеру дивизия, в которой служил Путивцев, прибыла в район Самбора. Расположились в лесу. Поступила команда: «Кормить бойцов!»

В походных кухнях заплясали огоньки, затрещали дрова, потянуло дымком, запахами вареного мяса, каши…

Алексей стянул комбинезон, побежал к речке. После марша приятно было ополоснуться. У речки встретил своего товарища, тот командовал взводом тяжелых «КВ».

— Ну, как машина? — спросил Алексей.

— Не танк, а дредноут! — с гордостью ответил товарищ и добавил: — Тормозные ленты только сильно греются…

Вечерело. Экипажи заправляли машины, приводили в порядок материальную часть.

— Сделал дело — гуляй смело… А дело идет к ужину, — торопил своих подчиненных Алексей.