— Здравствуйте, товарищ комбриг, — бойко поздоровался тот.

— Ты меня знаешь?

— Конечно.

Парень был постарше Володи, но небольшого роста, коренастый. Звали его Иван Смирный. Фамилия — Смиренко, но прозвали его ребята Смирный.

— Он действительно такой смирный? — спросил Пантелей Афанасьевич Володю.

— Он такой «смирный», что его не только на Касперовке боятся, но даже на Черном мосту, — с гордостью сказал Вовка.

— А на первый взгляд этого не скажешь: ростом мал, да и вообще…

— Ростом он мал, но руки у него железные. Вот попробуйте как-нибудь сбить его с ног — ничего не получится. Он приемы всякие знает и без ножа обходится…

— Без ножа?

Вовка покраснел: проговорился.

— Да, без ножа.

— А у тебя есть нож?

— Нету… — не колеблясь, ответил Вовка.

— Ну и правильно. Последнее дело — ножом…

Разговор этот взволновал Пантелея Афанасьевича. Когда-то Володя был маменькиным сынком. До четвертого класса Ксеня водила его в школу. Но не стало Михаила, переселились они на Амвросиевскую, Ксеня пошла работать, а Вовка, естественно, попал под власть улицы. Улица с ее неписаными законами была жестока к неженкам, маминым сынкам, каким был тогда Володя. Не раз, обиженный, забивался он в густой терновник во дворе, чтобы выплакаться. Но то время прошло: Вовка сам теперь мог дать сдачи кому угодно из своих сверстников, дружба же с Ванькой Смирным поднимала его и над ребятами постарше.

От Ксени Пантелей Афанасьевич узнал, что брат Вани Смиренко, Петька-Ключник, как его называли на Касперовке, в двадцатые годы убил Сеньку Голодного с Черного моста.

Касперовка и Черный мост соперничали. Драки «край на край» в то время были обычным делом. После убийства Голодного никто в городе не смел тронуть ребят с Касперовки.

Вовка рассказал об этой истории с восторгом. Пантелей Афанасьевич решил серьезно поговорить с племянником: в тринадцать лет трудно отличить, где геройство, а где хулиганство, бандитизм.

Касперовские ребята любили бухту. В яхт-клубе тоже было хорошо, но яхт-клуб далеко.

В бухте одно время завели моду прыгать в воду на спор. Один парень со Старопочтовой выспорил баян — прыгнул с самой верхушки эстакады. Пантелей Афанасьевич тоже как-то забрался на верхнюю площадку. Отсюда хорошо была видна вся бухта.

Потемневшее от времени бетонное перекрытие над головой было облеплено гнездами ласточек. Потревоженные, они, как шаровые молнии, вылетали из своих гнезд. Рыболовецкие боты с высоты казались маленькими, почти игрушечными. В железобетонных перекрытиях, поддерживающих покатую крышу, зловеще подвывал ветер. Далеко внизу темно-маслянисто блестела глубокая вода. Непросто было прыгнуть отсюда даже за баян. Парень тот заслуженно ходил в героях на Касперовке. Нашелся еще один смельчак, но его вытащили из воды мертвым. Видно, он глубоко ушел под воду и ударился обо что-то острое и твердое у дна.

После этого случая Ксеня запретила Вовке ходить в бухту, но ребята все равно ходили, бегал туда и Володя тайком. С Пантелеем же он мог ходить открыто.

Воскресное утро было росным, нежным. Из-за моря поднималось солнце. Синее утреннее небо становилось белесым, серебристым.

Завтракали поздно, около двенадцати, под шелковицей, в тени густых веток, усеянных крупными темно-фиолетовыми спелыми ягодами. Одна из них глухо шлепнулась о стол. Темно-красный сок брызнул во все стороны. Несколько капелек попало на Вовкину рубашку.

— Чертенок! Говорила тебе! Рубашку после завтрака надень!.. Снимай сейчас же, я застираю.

— Да не надо, мам, я зеленой шелковицей потру, и все…

— Я тебе потру! Ее тогда и в щелоке не отмоешь. Снимай сейчас же! — Ксеня взяла рубашку, поднялась по мазаным ступенькам в дом и через минуту как была с рубашкой, так и выскочила на крыльцо. Лицо ее было белым.

— Что случилось, Ксеня? — обомлев, спросила Анфиса. Губы у Ксени дрожали:

— Война, кажется! По радио говорят…

Вовка вскочил первым. За ним Пантелей Афанасьевич, Анфиса, и все — в дом.

«…Нападение на нашу страну произведено, несмотря на то что между СССР и Германией заключен договор о ненападении и Советское правительство со всей добросовестностью выполняло все условия этого договора. Вся ответственность за это разбойничье нападение на Советский Союз целиком и полностью падает на германских фашистских правителей…» — Пантелей Афанасьевич узнал голос Молотова.

Коротким и горьким было расставание Пантелея Путивцева с Таганрогом: женщины в слезах, серьезные, совсем взрослые глаза Володи, болезненно-бескровное лицо Максима…

— Чертова хвороба… — сказал он на прощание старшему брату. — Михаил та Лешка, мабуть, уже воюють, а я…

Вместе с Пантелеем Афанасьевичем в Москву собралась и Анфиса. Но на Марцево сесть в поезд не удалось. Перед окошком кассы люди размахивали командировочными предписаниями, военными билетами, мандатами. Удостоверение, выданное Пантелею Афанасьевичу ГИРДом, ни на кого не произвело никакого впечатления.

Вечером Путивцев сел на товарный поезд, который шел на Ростов, надеясь, что из Ростова выехать будет легче.

В Ростове на вокзале тоже было столпотворение. Помог военный комендант. Он уважительно покосился на орден Красного Знамени Путивцева и сказал:

— Извините, могу предложить вам место только в общем вагоне.

— Давайте в общем. Лишь бы уехать поскорее…

В поезде собрался разный люд, но в основном это были мужчины призывного возраста. Были здесь и старики, и женщины с детьми. Мужчины спешили быстрее добраться до своих военкоматов. Женщины и старики стремились домой, потому что им казалось, что дома, рядом с близкими, надежнее, спокойнее.

В вагоне то в одном месте, то в другом, естественно, возникал разговор о войне.

— Я как прочитал сообщение ТАСС, ну, думаю, обошлось… — говорил седенький старичок в кургузом пиджачке.

— Читать надо между строк, — безапелляционно заявил молодой мужчина с военной выправкой.

Люди, которые ехали в вагоне, не были ни политиками, ни дипломатами. Они не умели читать газеты между строчками. То, что война разразилась через неделю после того, как они прочитали сообщение ТАСС, потрясло многих.

Пантелей Афанасьевич тоже не был ни политиком, ни дипломатом. Но он был кадровым военным. Его жизненный опыт, знания, положение в обществе выделяли его среди тех, кто ехал с ним в тот июньский день.

Еще 14 июня, прочитав «Правду», Путивцев обратил внимание на то, что в сообщении как бы подсказывался немцам желательный для Советской страны ответ:

Конечно, это был пробный шар, зондаж! Советский Союз стремился оттянуть войну. Красная Армия перевооружалась и была недостаточно подготовлена к войне. Об этом знали партийные и государственные деятели и, конечно, военные. Но это могли знать и немцы. Для этого у них существует абвер. А скрыть перевооружение огромной армии трудно, почти невозможно.

Советская сторона, напечатав сообщение ТАСС, надеялась получить успокаивающий, желательный для нее ответ, но не получила его.

Каждый вечер Пантелей Афанасьевич приникал к старенькому приемнику СИ-225. Когда садилось солнце, наступали сумерки и все собирались под шелковицей на вечерние чаепития, Пантелей Афанасьевич быстро выпивал свою чашку, поднимался в дом и включал приемник. Берлин молчал. Не то чтобы молчал. В установленное время знакомый дикторский голос после фанфар произносил: «Главная ставка фюрера сообщает…» Но в этих сообщениях ни разу даже не упоминалось о заявлении ТАСС, будто его не существовало. Какой вывод можно сделать из этого? Гитлер решил поиграть на нервах? Попугать?