— Я ведь по-немецки знаю только «гутен морген» и «ауфвидерзеен», — сказал он командующему.

— С тобой поедет переводчик, а технические термины везде одинаковы. Кстати, язык подучишь: наше дело такое — все пригодится. — И командующий, который был всего лет на семь старше его, но всегда казался таким солидным и серьезным, вдруг по-мальчишески подмигнул…

Командировочное удостоверение, заграничный паспорт — все уже было заготовлено. Расписавшись в получении необходимых документов, Путивцев пошел знакомиться с переводчиком, который ждал его в бюро пропусков.

«Неужели этот парнишка?» — с сомнением подумал Путивцев.

«Парнишка», увидев комбрига, вскочил, представился:

— Топольков Юрий Васильевич.

— Ничего, если я буду обращаться к вам просто Юра? — спросил Путивцев.

— Ничего, — согласился Юра.

— Давай сразу на «ты», — предложил Путивцев.

— Вы меня можете называть на «ты», а я вас… чуть-чуть позже, — сказал Топольков.

— Ты бывал уже там? — поинтересовался Путивцев.

— Бывал.

— Ну и как?

— Да ничего.

— Ничего, значит… А что брать с собой?

— Зубную щетку… — Юмористом оказался этот Юра.

И когда Анфиса спросила Пантелея: «Что тебе готовить в дорогу»» — он ответил:

— Зубную щетку.

— Ах, ах, ах! Ты прямо неузнаваем. Шутки так и сыплются из тебя, как перья из старой подушки.

Анфисе тоже было весело. Конечно, три месяца разлуки — придется поскучать, но они остаются в Москве, а Пантюша поедет не куда-нибудь, а в Германию.

Сборы оказались не такими уж простыми. Ни приличного чемодана, ни хорошего костюма не было. Пантелей Афанасьевич позвонил Юре, поделился своими волнениями насчет экипировки, и Юра пообещал, что завтра они пойдут в наркоминделовский магазин и там решат все эти проблемы.

Пантелею Афанасьевичу пришелся впору черный в полоску костюм. Сидел он на нем отлично, и Анфиса не могла насмотреться на мужа, но сам он ворчал: «Вот я и стал штатской крысой». Анфису это рассердило: «Был ты мужик и остался мужиком. Онучи тебе нужны!»

На вокзал пришли всем семейством: Пантелей, Анфиса и десятилетняя Инна. Так всем семейством и зашли в вагон, на котором была табличка: «Вагон Ли», что значит — спальный.

Обилие бронзы, кожи и бархата удивило Пантелея Афанасьевича: зачем такая роскошь? Анфиса же завидовала мужу: вот в таком вагоне проехать бы…

В последнюю минуту прибежал Юра. Путивцев уже волновался: не опоздал бы. Провожающих попросили из вагона. Пантелей вышел на перрон с Анфисой и дочкой.

— Папка, приезжай скорей, — чмокнув отца в щеку, сказала Инночка.

— Ты смотри не задерживайся. И вообще… — Анфиса всплакнула на прощанье, обняв мужа.

— Ну, ну, мать…

Раздался свисток. Пантелей вскочил на подножку. Поезд тронулся.

Теперь можно было осмотреться, освоиться «с техникой». Это свет, а это что за кнопка? Путивцев нечаянно нажал на нее. Пришел официант из ресторана:

— Чего желаете?

Юра быстро сообразил, в чем дело, распорядился:

— Два пива…

— Шустрый ты, Юра. Это хорошо. Чувствую, с тобой не пропадешь, — похвалил его Пантелей Афанасьевич.

— Не пропадете, — пообещал всерьез Юра. — Я еще когда в университете учился, был помоложе, и то впросак не попадал.

— Сколько же тебе лет, Юра?

Тополькову оказалось двадцать пять лет, но на вид ему больше девятнадцати дать было невозможно. Вихрастый, курносенький, растительность на подбородке жидкая — пух один.

— Моложавый ты, однако, Юра… — сказал Пантелей Афанасьевич.

— Беда прямо, — пожаловался Юра. — Все меня за мальчика принимают, вот и вы тоже… А ведь у нас разница всего в восемь лет…

Поезд шел мягко, «Вагон Ли» катился, как пролетка на дутых шинах, — ни стука, ни резких толчков, только сонное покачивание. «Хорошо. Высплюсь как следует», — с удовольствием подумал Путивцев, укладываясь на мягкой полке. Купе было двухместным, и обе полки — нижние, удобно. Включили ночной свет, настольную лампу на столике.

Пантелей Афанасьевич раскрыл брошюру, купленную на вокзале. Привлек броский заголовок: «Даешь советские дирижабли!» На обложке был изображен дирижабль, парящий над индустриальным пейзажем.

Тощая брошюрка на шестнадцати страницах, забитых подслеповатым мелким шрифтом, вышедшая в типографии «Крестьянской газеты», ратовала за развитие дирижаблестроения в СССР.

Авторы брошюры приводили убедительные аргументы в пользу дирижаблей. Тонно-километр на дирижабле обходится значительно дешевле, чем на автомобилях и самолетах, а если учесть, что дирижаблям не нужны дороги и аэродромы, то…

«Лихо пишут, однако будущее не за дирижаблями, друзья мои, а за самолетами», — подумал Пантелей Афанасьевич. Путивцев с любовью относился к дирижаблям. На дирижабле как артиллерист-корректировщик в 1917 году он впервые поднялся в воздух и открыл для себя небо.

Заинтересовало Пантелея Афанасьевича сообщение о том, что американцы построили такой огромный дирижабль, который мог нести в своем чреве несколько самолетов. Получалось, что этот дирижабль мог доставить самолеты на большие расстояния, а потом выпустить их на цель.

— Юра, что ты думаешь о дирижаблях?

Но Юра уже спал. Книжка с непонятным для Путивцева немецким языком лежала у него на лице. Путивцев осторожно снял ее и выключил свет.

Утром была пограничная станция — Негорелое. Поезд стоял здесь больше двух часов.

Пришли таможенники в темно-синих костюмах. Попросили открыть чемодан.

Таможенник отвернул бельишко, увидел сверток в газете, развернул — там лежал кусок пирога с курагой. Засмущавшись, так показалось Пантелею Афанасьевичу, он быстро закрыл чемодан и сказал:

— Все в порядке, можете следовать. — И уже совсем неофициально спросил: — Как там Москва?

— А вы москвич?

— Да.

— Погода нормальная… Хорош был первомайский парад…

— Мне вот не везет. Никак не могу попасть на первомайский парад. То отпуск не совпадает, то приеду — билета не достану…

— В следующий раз приедете — позвоните мне. Может, что-нибудь придумаем, — пообещал Пантелей Афанасьевич. Понравился ему чем-то этот засмущавшийся молодой таможенник.

Польские таможенники были похожи по крайней мере на генералов. На головах у них были новенькие высокие конфедератки. Мундиры из добротного сукна сияли медью надраенных пуговиц. Были они немногословны и величественны. Брезгливо развернув засаленный сверток с домашним пирогом, поляк весьма заинтересовался брошюрой о дирижаблях. Что-то строго сказал на польском языке Путивцеву. Путивцев и Юра поняли одно: нельзя! Хорошо, что Пантелей Афанасьевич успел прочитать брошюру накануне. Но вот уже и граница позади.

В Польше Пантелей Афанасьевич был в двадцатом году с армией Буденного. С тех пор прошло десять лет, а здесь, казалось, ничто не изменилось. Бедные деревеньки, тощие лошадки, крестьяне в опорках. По выложенным булыжником дорогам, ведущим в большие города, попадались шикарные фаэтоны с кучерами на козлах. Один такой фаэтон стоял у шлагбаума.

Поезд почему-то остановился возле шлагбаума и потом медленно тронулся. Путивцев мог хорошо разглядеть тех, кто сидел в фаэтоне на мягких кожаных подушках сзади. Он — в котелке, с тростью, она — в шляпке с широкими полями — паны. Прочитав, видно, таблички на вагоне: «Москва — Берлин», он стал что-то оживленно говорить ей, а она еще долго смотрела вслед, провожая взглядом наш поезд.

В Варшаву приехали вечером. Вышли размяться на перрон. Билетные кассы под деревянной крышей. Захудалый буфет. Сонный носильщик с тлеющей сигаретой во рту.

— Это не главный вокзал. Варшаву отсюда не почувствуешь! До центра отсюда далеко, — тоном знатока сказал Топольков.

Последняя ночь была короткой. На рассвете их разбудили польские пограничники в знакомых конфедератках, только не с таким околышем, как у таможенников. Проверка документов.